Страсти и скорби Жозефины Богарне - Сандра Галланд (2018)

В комнату ворвался Бонапарт в сопровождении молодого человека в мундире, прошел прямо к Антонину и встряхнул его.

— Проснитесь!

Паренек, моргая, завертел головой.

Бонапарт схватил меня за руку и, потянув на себя, заставил встать.

— Пожените нас! — скомандовал он пареньку, с усилием натягивая золотое кольцо мне на палец.

За несколько минут все было кончено.

Мы с Бонапартом ехали в Шатрен. Я молчала.

— Что-то случилось?

Если бы Баррас не настоял, я бы уехала. Не знаю, зачем я осталась.

— Так разведитесь со мной сегодня же.

— Может быть, и разведусь!

Остаток дороги до Шатрена мы сидели в полном безмолвии. Приехав, я сразу поднялась наверх и, смущенная суетой, которую подняли Агат и Гонтье, бросила на кровать цветы. Когда в комнату вошел Бонапарт, пес зарычал.

— Лакей сложил ваши вещи там. — Я кивнула в сторону гардероба.

— А собака? — спросил Бонапарт, вернувшись в ночной рубашке. На голове у него был хлопчатобумажный ночной колпак с легкомысленной кисточкой.

— Собака останется. — Фортюне занял привычное место в изножье кровати.

— Я не стану спать с собакой.

— Очень хорошо, в таком случае ложитесь на козетку.[78] — Я задула фонарь.

Бонапарт, спотыкаясь, пошел в темноте к кровати. Фортюне зарычал. Бонапарт громко чертыхнулся по-итальянски. Я села в кровати, сердце в груди колотится. Фортюне продолжал рычать.

— Что случилось? — спросила я мужа.

— Эту собаку надо пристрелить! — Бонапарт поднял руку. При свете луны я увидела на ней что-то темное.

— Боже мой, это кровь? Он укусил вас за руку?

— За ногу.

В комнату с горящим фонарем вбежала Агат. Нога Бонапарта была в крови. Пытаясь остановить ее, он прижал к ране простыню.

Скаля клыки, Фортюне спрятался под стул.

— Таз горячей воды и бинты, — попросила я Агат. Затем схватила рычавшего Фортюне за загривок, отнесла в гардероб и закрыла дверь.

К двери подошел Гонтье в съехавшем на глаза ночном колпаке.

— Сходите за доктором! — распорядилась я.

— Он не потребуется, — отмахнулся Бонапарт.

— Не пытайтесь казаться героем, — сказала я. — Ничего этим не выиграете.

— Думаете, героизм — нечто такое, что можно надеть, как плащ? — Он повернулся к Гонтье: — Хозяин в этом доме теперь я, и вот я говорю: за доктором идти не надо. Я слишком много времени провел на поле битвы, обрабатывая свои раны, чтобы позволить какому-то невежественному юнцу нянчиться с собой, как с каким-нибудь портным.

Он взял один из бинтов, принесенных Агат, и окунул его в таз с водой, от которой шел пар.

— Не могла бы ваша девушка принести соли?

— Ее зовут Агат. Попросите сами.

Бонапарт сердито посмотрел на меня.

— Мы что, так и проведем остаток жизни бранясь?

— Видимо, да! — Я кивнула Агат. — Не принесешь ли соли? И коньяка.

Бонапарт промыл рану, затем, скрипя зубами, сшил ее края двумя стежками прочной шелковой нити и наложил бинты. Я уговорила его лечь, подложив под забинтованную ногу подушку.

— Теперь ступайте, — сказала я Агат и Гонтье, которые стояли в изножье кровати, топча цветы. — И возьмите с собой Фортюне.

— Разбудите меня в шесть, — обратился Бонапарт к Агат.

— Это всего через четыре часа! — заметила я.

— Я и так потерял уже слишком много времени.

Агат и Гонтье ушли, унося с собой фонари и все еще рычащего пса.

При свете единственной свечи я разлила по бокалам коньяк и дала один Бонапарту. Он поднял руку, отказываясь.

— Завтра мне понадобится ясная голова, — сказал он.

Я села на кровать, отпила коньяку и вздохнула. Я хотела, чтобы у моих детей был отец, хотела обрести защитника, но теперь все только усложнилось.

— Спрашиваете себя, правильно ли поступили?