Страсти и скорби Жозефины Богарне - Сандра Галланд (2018)

— В следующие выходные хочу взять вас с Эженом с собой в Фонтенбло — повидать тетушку Дезире и маркиза, — сказала я, покачиваясь, как мать, баюкающая ребенка на руках. В горле у меня всплыл ком: я вспомнила, как рожала, как впервые увидела крошечную головку дочки и услышала пронзительный крик. Хотелось утешить ее, сказать, что все будет хорошо, но я промолчала, ведь мне самой в это не верилось. — Ты сможешь поехать в следующие выходные?

«Бонапарт к тому времени уедет», — подумала я.

Обшарпанная дверь школы скрипнула, открываясь, и напугала девушку, которая, стоя на стремянке, мыла хрустальный канделябр. Едва войдя, я услышала голос Бонапарта; он что-то говорил нравоучительным тоном. Я постучала в дверь кабинета директрисы.

Мадам Кампан сидела на возвышении за огромным письменным столом, уставленным стопками книг и бумаг. Небольшая комната была обставлена на лад старого режима: все богато изукрашенное, старинное и темное. Под портретом королевы Марии-Антуанетты стояли в вазе лилии. Еще пару лет назад за сочувствие королеве мадам Кампан лишили бы жизни.

Чопорная директриса знаком предложила мне войти, не сводя глаз со своего гостя. Бонапарт сидел на краешке красновато-коричневого кресла в стиле Людовика XV, с чайной чашкой в руке, и распространялся о ненужности преподавания латыни девочкам.

В его блюдце пролилось немало жидкости — кофе, судя по запаху.

Когда он замолчал, чтобы перевести дух, мадам Кампан встала поприветствовать меня и расправила юбку. В этом черном наряде она сошла бы за горничную, если бы не расшитый стеклярусом платок на голове, будто знак вечного траура.

— Простите, что прервала вас, — сказала я, садясь в кресло рядом с Бонапартом. Он попытался поймать мой взгляд, чтобы понять, чем закончился мой разговор с Гортензией. Я же сейчас думала о том, в какое неловкое положение мы попали. Все шло не по плану.

— Мы с генералом Бонапартом обсуждали образование в республиканском обществе, — пояснила мадам Кампан, немного надвигая платок на лоб. — Нечасто приходится встретить мужчину, размышляющего на такие темы.

Я сняла перчатки, потянув их за кончики пальцев. Блеснуло новое обручальное кольцо. Прикоснувшись к нему, я сказала:

— Генерал Бонапарт в душе философ, мадам Кампан. Он размышляет обо всем. — И с примирительной улыбкой посмотрела на мужа.

Бонапарт допил кофе и поставил чашку с блюдечком на разделявший нас столик. Я поддержала стол, чтобы тот не опрокинулся.

— Уже поздно, — заметил Бонапарт, достав часы. — Вы собирались о чем-то рассказать?

— Да, — ответила я, краснея. Я видела мужа глазами посторонней: невысокий худой человек, желтолицый, с прилизанными волосами и в поношенной одежде. Говорит резко, манеры дурные. Энергичный, ни тени чувства юмора, в глазах огонь. Корсиканец, революционер, оппортунист. А ведь это мой муж! — Мы хотим сделать объявление, — сказала я мадам Кампан.

Только близкие друзья знали о нашем браке. Я не собиралась сообщать об этом родственникам и знакомым, многие из которых могли бы счесть Наполеона неудачной партией, несмотря на его недавнее назначение на пост командующего Итальянской армией. Люди светские решили бы, что мой муж недостаточно богат и знатен. Стали бы говорить, что, как вдова с двумя детьми, которым надо дать образование и положение в обществе, как аристократка без состояния, как женщина уже немолодая, я безнадежна.

— Мы с генералом Бонапартом поженились.

Я взяла своего мужа за руку. Как и моя, она была влажной.

Мадам Кампан резко откинулась на спинку кресла, будто ее толкнули.

— Что ж… Это чудесно, — сказала она, по-видимому, искренне. — Каков сюрприз! Но это правда чудесно, — повторила она. — Когда же?

— В двадцать минут одиннадцатого, вчера вечером, — сообщил Бонапарт, барабаня ногтями по подлокотнику кресла. — В двадцать две минуты, если быть точным.