Страсти и скорби Жозефины Богарне - Сандра Галланд (2018)

— Отчего же не может?

— Приказ генерала, гражданка.

— Бонапарт приказал запереть ворота?

«Вероятно, мера предосторожности», — подумала я.

— Привратник просил сказать вам, что все ваши пожитки — в его лачуге, в сундуках.

Гортензия воззрилась на меня, недоумевая.

— Что случилось? — потребовала я объяснений.

— Генерал… он… — Переминаясь с ноги на ногу, кучер разглядывал ночное небо. — Он приказал вынести вон ваше имущество.

Тут меня осенило: Бонапарт посмел выселить меня из моего собственного дома, осмелился захлопнуть перед моим носом мои же ворота, приказав привратнику не пускать меня!

В ярости я пробкой вылетела из кареты.

— Так мы пойдем пешком? — спросила Гортензия, застегивая верхнюю пуговицу своей пелерины. — Отсюда?

На веранде было темно. Гортензия сразу задергала шнур колокольчика; я же, тяжело дыша, прислонилась к одному из столбов: по пути сюда я пыталась не отстать от дочери.

— Кто-то идет. — Гортензия подпрыгивала на месте, стараясь заглянуть в маленькое оконце двери. — О, это Мими!

Вскрикнула и рассмеялась:

— Мама, я вижу Эжена! Я вижу Эжена!

— Как он?

— О, смуглый, как араб! — прошептала она, крутясь на месте и — в наигранном ужасе — прижимая ладони к щекам.

Дверь распахнулась.

— Ну наконец-то вы вернулись! — Мими закатила глаза, как бы говоря: «Вы не поверите, что тут делается». — Это твои мама и сестра, — обернулась Мими к Эжену.

В столовой перед камином стоял мой взрослый сын, накинув плед себе на плечи. Он поставил свечу и развел руки в стороны — плед неминуемо слетел на пол.

Гортензия зарыдала и бросилась в объятия брата. Моргая, тот застенчиво обнял ее. Эжен был худ, высок… и действительно очень смугл.

— Мама! — произнес он срывающимся голосом, по интонации которого я сразу поняла так много: что он любит меня, что меня ожидают серьезные неприятности, что он пытался помочь мне.

Эжен наклонился обнять меня. От него пахло сигарным дымом — запах мужчины, а не мальчика.

«Теперь он пахнет, как солдат», — не без сожаления подумала я. Удивляясь щетине, положила ладонь ему на щеку. Он улыбался, и все же что-то было неладно; я осознала это по нервному подергиванию уголка глаза.

— Не могу выразить… — Я резко вдохнула. — Я так тебя люблю! Мы…

Я не могла говорить — рыдания душили меня.

— Мы думали, ты умер! — всхлипывала Гортензия, дав выход чувствам, одолевавшим ее ночами, когда она просыпалась в холодном поту, беспокоясь за брата. Она судорожно вдохнула и засмеялась над собой и над всеми нами, ибо к этому моменту рыдали уже все мы.

Хлюпая носом, я высвободилась из объятий сына. Мне надо было так много узнать — о Египте, о его ранении, о том, как им удалось вернуться,[115] — но прежде всего нужно было разобраться с Бонапартом.

— Бонапарт… он?..

— В кабинете, — сказал Эжен.

— Наверху? — Взяв свечу, я направилась к комнате, приготовленной для мужа.

— Мам, ты знаешь?..

— Знаю.

Поднявшись по узкой лестнице, я не смогла удержаться и вскрикнула от испуга. В темноте перед дверью в комнату Бонапарта вскочил на ноги черный человек. Свет моей свечи блеснул на изогнутом клинке ятагана, отразился в белках глаз незнакомца и заиграл на зубах.

— Вы напугали меня, — сказала я, стараясь перевести дух. Он был еще молод: не мальчик, но и не совсем мужчина.

Он произнес что-то на непонятном языке.

— Не понимаю, — ответила я, слегка запинаясь. — Я мадам Бонапарт. Мне нужно поговорить с мужем. Генерал здесь? — Я старалась говорить медленно и просто, чтобы он мог меня понять, но держалась от него на расстоянии — на всякий случай.

— Бонапарт! — Он сжал рукоять ятагана.

Имя Бонапарт он знал, во всяком случае.

— Я, — указала я себе на грудь, — жена Бонапарта. — Я остановилась, ожидая его реакции, потом добавила: — Иди! — и махнула свободной рукой.