Страсти и скорби Жозефины Богарне - Сандра Галланд (2018)

Мими стояла на грязной булыжной мостовой, разглядывая фасад дворца Тюильри. Повсюду на стенах виднелись непристойные надписи, революционные эмблемы и лозунги. На булыжной мостовой — темные пятна. Боюсь, что крови.

— Ну и бардак, — хмурясь, сказала Мими.

Двери не поддавались — так давно сюда никто не входил. Архитектор и журналист налегли вдвоем, но так и не смогли сдвинуть с места ссохшиеся створки. Тогда на двери бросился Бонапарт — и те распахнулись, а он полетел кубарем под наш общий смех.

— Как просто вам войти в королевский дворец, консул, — заметил журналист. — Можно подумать, вас здесь ожидали.

— Теперь мы называем это Дворцом правительства, — поправил его Бонапарт.

— Да, консул! — Журналист достал бумагу и карандаш.

Я вгляделась в полутьму огромного пространства; окна высоки, грязны, некоторые заколочены. Здесь было даже холоднее, чем на улице, но воздух затхлый.

— Перебраться сюда будет непросто, — сказал Бонапарт, отряхивая плечо сюртука. — Жить здесь тоже будет непросто. Антуан, давай факелы! — приказал он кучеру. — Мне страной управлять надо.

— И шали! — крикнула я вдогонку.

— Я принесу, — махнула рукой Мими и побежала по лестнице, перепрыгивая через ступеньку.

Со стороны мы напоминали средневековую процессию, затеявшую какой-нибудь древний обряд, посвященный дню Страшного суда. Антуан смело шел впереди, высоко держа факел в одной руке, а второй стучал палкой по стенам — разгонял крыс.

— Ой! — воскликнула Мими, схватив меня за руку.

— Это, должно быть, королевские покои, — предположил Бонапарт, рассматривая план дворца. Он поднял голову и осмотрелся. — Тут будет мой кабинет. А принимать буду там — в комнате с троном.

Мы спустились на один этаж; здесь было темнее, холоднее, и воздух показался мне еще более затхлым — такими мы нашли покои королевы.

— Мрачное местечко, консул, — заметил журналист. Его низкий голос подхватило эхо.

— Мрачное, как само величие, — не терял оптимизма Бонапарт.

— В этой комнате заседал Комитет общей безопасности, — объяснил архитектор, рассматривая камин. — Узнаю орнаменты на трубе. Королева не выносила однообразия — все должно было быть украшено.

— Тогда вон та комната — приемная, где Робеспьер… — Я приложила ладонь к глазам и надавила так, что «посыпались звезды», но образ никуда не делся: раненый тиран вытянулся на столе, рядом скулил и лизал руку хозяина Блант, верный датский дог. Если бы Робеспьер не умер в тот день, я бы не…

И тут я увидела женщину в белом, стоящую у гардероба.

Меня положили на холодный пол, под голову подсунули шаль. Мими обмахивала меня, поднимая пыль. Я закашлялась, силясь подняться. Все стояли вокруг с озабоченными лицами.

— Все в порядке, — уверяла я.

— Вы переволновались, — сказал Бонапарт, потянув меня за руку.

— Я займусь ею, генерал, — пообещала Мими, просовывая руку мне под голову. Я оперлась на нее, в отличие от меня уверенно стоявшую на ногах.

— Ох, Мими, правда она страшна? — прошептала я.

Мужчины осматривали окна. Я положила руку себе на грудь, сдерживая дрожь. Было холодно. Казалось, этот холод возникает внутри меня самой, в моих костях. Мими нахмурилась:

— Кто?

— Та женщина, возле гардероба. — Я попыталась выровнять дыхание.

Она была мужеподобна, с крепко сжатыми зубами, короткой стрижкой, в белом платье с простыми длинными рукавами, на которое была небрежно накинута гофрированная пелерина.

— У двери гардероба. Как ты могла ее не заметить?

— Ох-ох, — сказала Мими и поморщилась.

И тогда мне вспомнилось, где я видела это лицо, эти упрямо сжатые губы. В студии Давида, на перьевом портрете королевы Марии-Антуанетты на пути к гильотине.

7 января