Бонапарт рассказал мне, чего ожидать от предстоящей церемонии. Камбасерес, ныне архиканцлер, приедет в сенат с делегацией, чтобы выступить с официальным заявлением. Затем ведущие лица политической арены придут представиться сначала Бонапарту, а затем и мне.

По случаю мы с мадам Кампан разобрали все замысловатые ритуалы. До чего же все это мне чуждо!

— Считайте все это спектаклем, — посоветовала она, чувствуя мои опасения. — Представьте, что это — главная роль в вашей жизни.

18 мая

Меня облачили в надлежащий костюм задолго до того, как во дворе послышался стук копыт, возвестивший о прибытии архиканцлера Камбасереса и его многочисленной свиты: сенаторов, министров и советников, сопровождаемых полком кирасиров. Камбасерес с большой помпой вступил в мои покои и остановился в шести шагах от меня.

«Почему так далеко? — испугалась я. — Неужели это значит, что отныне никто не смеет ко мне приблизиться?»

Затем, сделав общий поклон, — настолько низкий, насколько позволял живот, — Камбасерес произнес всего одно слово: то единственное слово, которое я ни за что не хотела бы услышать.

— Императрица.

II

ДОБРАЯ ИМПЕРАТРИЦА

ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОР И ВОКРУГ НЕГО

18 мая 1804 года, Сен-Клу, громы и молнии

Прошло чуть более дня с момента провозглашения империи, а мы уже уподобились собакам, рычащим друг на друга из-за кости. Страшно смотреть, что с людьми делает жадность.

Впрочем, я забегаю вперед…

После провозглашения состоялся торжественный ужин, наше первое имперское мероприятие. На каждого гостя приходилось по три лакея. Бонапарт остался недоволен Талейраном, в приглашениях назвавшим ужин словом, которое было в ходу у аристократов.

Члены семьи, государственные деятели и дворцовые чины собрались в Большом салоне и ожидали Бонапарта, — вернее, императора, как его все теперь называют. Из родственников были Гортензия и Луи, Эжен, Элиза и Феликс, Каролина и Иоахим, Жозеф и Жюли: нас было меньше обычного, поскольку синьора Летиция, дядя Феш, Люсьен и Паулина сейчас в Италии, а юный Жером — по-прежнему в Америке. Дюрок, кривизна ног которого была особенно заметна в кожаных бриджах до колен, сообщил собравшимся, что Жозеф и Луи теперь князья, а их жены — княгини, и обращаться к ним следует соответственно. Каролина бросала гневные взгляды на мужа, который ссутулился на стуле в углу в своем нелепом костюме, подбрасывая в воздух одну из вновь отчеканенных монет (на одной стороне изображен император Наполеон, на другой — надпись: «Французская республика»).

Император прибыл к шести часам и приветствовал новых князей и княгинь, равно как и мадам Каролину, мсье Иоахима, мсье Эжена и прочих. Каролина, судя по лицу, была вне себя от злости.

Вдруг сверкнула молния и раздался удар грома. Мопсы бросились кто куда.

Дюрок объявил, что собравшимся пора перейти к столу. Луи и Жозеф пожелали иметь честь следовать непосредственно за Бонапартом.

— Я старший, — услышала я шепот Жозефа, который подталкивал свою жену, чтобы она шла перед Гортензией.

Каролина схватила своего мужа за руку и важно двинулась в столовую. Я оглянулась на Эжена — он, явно скучая, стоял у камина и, кажется, нисколько не огорчался от того, что пойдет позади всех.

Бонапарт, посадив меня справа от себя, пригласил княгиню Гортензию сесть слева. От такого огорчения Каролина залпом выпила стакан воды и долго кашляла.

19 мая, Сен-Клу, небо начинает проясняться

На семейный ужин Каролина и Иоахим прибыли рано. С лица Каролины не сходила улыбка, на ней было платье с оборками из зеленого шелка, с лифом, украшенным ниткой искусственных драгоценных камней. «Боевое снаряжение», — подумала я: на этот раз она затмила блеском своего мужа. Сегодня ужин прошел менее официально, чем вчера, и потому более шумно. По счастью, не было Гортензии и Жюли.