Страсти и скорби Жозефины Богарне - Сандра Галланд (2018)

— Твой отец нездоров. — Да Гертруда открыла тяжелую дверь в сахароварню и взяла Гортензию за руку. Я вошла следом за ними.

Пол в котловой комнате был усыпан стеблями тростника. В нос нам ударил знакомый запах сахарного сиропа. В углу я увидела ведущую в подвал лестницу — к комнате, где я когда-то отбывала наказание. Неужели это было на самом деле?

Наверху послышались голоса. Я стала подниматься по скрипучим деревянным ступеням, в коридоре было темно.

— Мама!

Она появилась передо мной в коричневом муслиновом платье и белом чепце из гофрированной ткани. Все такая же строгая, как раньше, только в глазах появилось что-то новое; я не поняла, что именно.

— Вы только посмотрите на нее! — Она взяла меня за руки и отступила назад, рассматривая меня. — Ты исхудала, Роза.

— И ты тоже.

Она сильно постарела, чего я совсем не ожидала.

— Ты выглядишь как картинка.

Руки у нее были шершавые и сухие.

— Ты видела Гортензию? — спросила я.

— Твою дочку?

Мы обе обернулись, услышав хихиканье Гортензии. Вошла Да Гертруда с моей девочкой на плечах. Гортензия улыбалась: в одной руке был зажат стебель тростника, другой она держалась за голову Да Гертруды, закрывая ей глаз.

— Вот так же я и тебя носила, Роза, — сказала Да Гертруда. — Помнишь?

Я улыбнулась, взяла на руки Гортензию и повернулась к маме.

— Вот моя девочка, — сказала я.

Мама погладила пальцем гладкую кожу на руке Гортензии, которая замерла, засунув в рот тростниковый стебель.

— Какая миленькая! — Глаза у мамы блестели. — На отца похожа, да?

— Да.

— Я не мальчик! — возмутилась Гортензия.

Я поставила ее на пол.

— Она большая для своего возраста, — сказала я. — Здоровая, очень умная. И активная. — Я вздохнула, глядя на кружившуюся на скользком деревянном полу Гортензию.

— Ребенок в доме — хорошо для всех нас, — сказала мама. — Мы тут все слишком старые.

— Это, должно быть, девочка Йейеты! — донесся низкий голос из гостиной. Это был отец, несомненно обращавшийся к Гортензии, которая уже кружилась в соседней комнате.

— Нет, это не я, — сказала Гортензия. — А кто такая Йейета?

— Не знаешь, значит?

Вслед за мамой я вошла в гостиную. Там, опираясь на трость с кисточками, стоял отец, одетый в заплатанную охотничью куртку поверх ночной рубашки. У его ног посапывал старый мопс с белым пятном на морде. Бабушка Санноа умерла почти три года назад, а спустя год за ней последовал и один из ее мопсов.

— Она уже больше не Йейета, — сказала мама. — Она теперь взрослая женщина.

— Папа! — Я расцеловала его в обе щеки. Отец казался таким слабым, таким хрупким! — Удивительно хорошо выглядишь, — сказала я.

Отец посмотрел на Гортензию.

— Раньше ты не сказала бы уродливому старику, что он удивительно хорошо выглядит. Я еще жив, вот что «удивительно». — Он помолчал, вглядываясь мне в лицо. — Боже мой… ты стала такая… такая красивая. — Он повернулся к матери. — Клер, кто бы мог подумать, что наша пухленькая чумазая девчонка превратится в шикарную даму!

Потеряв равновесие, он широко взмахнул рукой, и мама тотчас обхватила его. Отец закашлялся.

— Слишком много витийствуешь, Жозеф, — сказала мама, стуча его по спине кулаком.

Вошла Да Гертруда с подносом.

— Сок и сахарное печенье, — объявила она. — Но ты, держу пари, не любишь сахарное печенье, — сказала она, обращаясь к Гортензии.

— Люблю! — Девочка повернулась к ней, взмахнув юбками. — Очень люблю!

— Манет у себя в комнате, Роза.

— Иди, — махнул рукой отец. — Она тебя ждала.

— Роза, она… — Мама не договорила.

Я прошла по темным комнатам, где пахло сахарным сиропом и плесенью, а у каждого окна гудели мухи. Дверь в комнату Манет находилась в конце узкого коридора. Я задержалась перед ней, не открывая. Вспомнилось, как я стояла здесь когда-то, слушая всхлипывания сестры. Теперь за дверью стояла тишина.