Страсти и скорби Жозефины Богарне - Сандра Галланд (2018)

В заливе волны слишком велики, поэтому в Труа-Иле мы поехали по суше. Когда добрались туда, я попросила Мора, кучера, остановиться на площади перед церковью. Тут, как и прежде, раскинулся небольшой рынок: женщины торгуют фруктами. Возле пирса, расположенного у подножия холма, на волнах качаются лодки. За церковью ярко белеют надгробия, усыпанные цветами и безделушками. Ничто не изменилось. Изменилась только я. Похудела, оделась в шелка и кружева, на голове — шляпка, поля которой скрывают грусть в моих глазах.

Мими вскрикнула, узнав одну из женщин на рынке, выскочила из фургона и побежала по площади, подобрав до колен юбки и позабыв женственную походку, приобретенную в Париже.

— Оставайся, потом придешь! — крикнула я Мими и посадила Гортензию на сиденье, стараясь (тщетно) не запачкать юбки о грязные колеса кареты.

Дорога на Труа-Иле была такой же ухабистой, как и раньше; несколько раз карета едва не опрокинулась. Вскоре мы стали проезжать черные плантации сахарного тростника, принадлежащие нашей семье. Справа простиралось поле, которое еще предстояло выжечь. За ним виднелись недавно посаженные кофейные деревца.

Вверх по пологому склону лошади побежали медленнее. Дорога заросла с тех пор, как я проезжала тут в последний раз. С деревьев, как в сказке, свисали пряди мха. Когда проезжали мимо огородов, нам помахали работавшие там женщины-негритянки.

— Ой, они без рубашек! — Гортензия закрыла глаза руками.

— Жарко работать на солнце. — И верно, от жары моя одежда пропиталась потом. Стало накрапывать; даже не дождь, а оседающий туман. Я утерла дочке лицо и попыталась убрать непослушные волосы под новую шляпку.

— Здесь? — спросила она, передвигая шляпку на затылок.

Я повернулась к окну. Мы подъехали к старому каменному зданию — бывшей сахароварне, которую у нас в семье называли домом. Я вышла из кареты и впервые оглядела его глазами чужестранки. До чего уродливое сооружение! Массивная каменная труба, казалось, зловеще нависала прямо над нами. Один угол крыши на веранде просел.

Где же мама и отец? Я оглядела окна, но все они были закрыты ставнями от полуденного солнца.

Первой приветствовать нас из ветхого дома выбежала Да Гертруда.

— Приехали! Приехали! — Она размахивала большими руками, как мельница крыльями. Нижняя губа у нее дрожала. Она схватила меня в объятия и так сдавила, что выжала весь воздух. Поворачивала вправо и влево, восхищаясь моим парижским нарядом. — Господи, девочка моя, вы только посмотрите на нее — настоящая дама! Но как же ты похудела! — Она заплакала, выкрикивая что-то на языке чернокожих.

За девять лет моего отсутствия Да Гертруда постарела, лицо покрылось морщинками, похожими на овраги на склоне холма, но глаза оставались такими же ясными, как прежде. В ее объятиях я снова почувствовала себя девочкой.

Затем, как по волшебству, нас окружили рабы, служившие в доме, знакомые лица моей юности, и все что-то кричали, все по очереди заключали меня в объятия и пританцовывали вокруг нас.

— Посмотрите на них, какие платья! Даже малышка вся в лентах! Такая красавица в этой шляпке! — Был тут и старик Сильвестр, такой же смешной, как всегда. Трубка у него под дождем то и дело затухала. Сердце мое переполняла любовь окружающих. Я и сама, оказывается, так скучала по ним!

Растроганная, я стала искать в бархатной сумочке носовой платок.

— А это — Гортензия, — представила я дочку, утирая глаза.

— О, раз она улыбается… — Да Гертруда вытащила из кармана кусок стебля сахарного тростника. — Пробовала когда-нибудь такое?

Гортензия с подозрением осмотрела тростник и вопросительно взглянула на меня. Я поцеловала ее в грязную щеку.

— Пожуй. Это вроде конфеты.

Подувший ветер принес тучу, туман превратился в проливной дождь. Я подхватила Гортензию, и мы с Да Гертрудой побежали на веранду.

— Как мама? Как отец? — Я поставила Гортензию на пол. Почему родители не встречают меня?