Страсти и скорби Жозефины Богарне - Сандра Галланд (2018)

— Представь, что ты на сцене, — учила я, ибо, несмотря на застенчивость, у Эмили замечательный сценический дар. — Представь, что члены комитета — зрители.

Она сделала умоляющий жест.

— Да, вот так!

Незадолго до трех часов мы с Эмили поехали во дворец Тюильри. Нам сказали, что комиссия заседает в южном крыле. Мы шли широкими, отделанными мрамором коридорами, и сердце у меня колотилось. Я думала о королеве — о том, что когда-то она ступала по тем же самым камням, по которым сейчас иду я. Думала о ее детях, ныне сиротах, растущих в одиночестве в сырых тюремных камерах.

Мы сели в приемной с другими просителями. Эмили то разворачивала, то снова складывала свои бумаги. Наконец назвали ее фамилию. Я слегка ее подтолкнула. Она прошла в двойные двери.

Вскоре эти двери вновь отворились, и на пороге я увидела печальную Эмили, которая, казалось, стала меньше ростом.

— Не удалось! — зарыдала она. — Что, если я все испортила?

10 ноября

Казнены на этой неделе: Олимпия де Гуж, герцог Орлеанский, гражданин Ролан, гражданин Байи, астроном.

Сколько это может продолжаться? Даже коров сейчас не заманишь в Париж — так силен здесь запах крови.

Позже

Утром уезжаю в Круасси без Эмили. Не могу уговорить ее покинуть Париж, город, в котором заключена в тюрьму ее мать.

Понедельник, 13 января 1794 года, Круасси

Аббат Мено сегодня утром имел удрученный вид.

— Что-то случилось?

Он подал мне распечатанное письмо.

— Я получил уже со сломанной печатью, — прояснил он.

Из комитета.

— Вы читали? — спросила я.

— Плохие новости.

Я просмотрела письмо. Апелляция Эмили отклонена. Никаких причин для этого не указывалось. Я перевернула листок. Так мало слов, но они так много значат: женщина, мать останется в заключении, которое угрожает ее здоровью, ее сердцу. Вероятно, пойдет к гильотине и потеряет голову под пьяные возгласы черни.

Аббат Мено подвел меня к стулу.

— Выпьете бренди?

— Нет! — Я высвободилась из его рук. — Мне нужно уложить саквояж.

18 января

Вот как это было. Войдя в большой зал, я оказалась перед длинной очередью, в которой стояли люди разного пола и возраста, даже дети. По подушкам и корзинкам с едой я поняла, что многие из них находятся здесь уже долгое время. Я подошла к началу очереди.

— Я желала бы говорить с депутатом Вадье, — сказала я стражнику. На ордере об аресте Мари стояла именно его подпись. Они с Александром, как я вспомнила, вместе работали в Ассамблее.

— Все остальные тоже желали бы, — усмехнулся стражник.

Я протянула ему заранее написанное мною письмо:

— Можно ли в таком случае передать это депутату Вадье?

Стражник открыл большие двойные двери и отдал мой конверт человеку в голубом бархатном камзоле, сидевшему за письменным столом. Тот мельком взглянул на меня.

Я улыбнулась:

— Пожалуйста.

Он отвернулся. Вне всякого сомнения, на него только так и смотрят весь день.

Не оставалось ничего иного, как ждать. То и дело большие дубовые двери отворялись, человек в голубом камзоле называл чье-то имя, кто-то из нас входил. Это вселяло надежду, что когда-нибудь вызовут и меня.

По залу проходили, то скрываясь за дверью, то появляясь из-за нее, члены комитета — в том числе и Робеспьер в атласном камзоле в полоску. Какая-то женщина бросилась перед ним на колени. Ее оттащили стражники.

Ближе к полудню меня стало охватывать отчаяние. И тут я увидела, что по залу идет не кто иной, как депутат Барер! Я побежала за ним, позвала по имени. Он обернулся.

— Гражданка Богарне! — Что-то в его лице насторожило меня.

— Я провела здесь все утро, надеялась поговорить с депутатом Вадье…

— Мы очень заняты. — Он провел рукой по редеющим волосам, зачесанным так, чтобы скрыть плешь.

— Если бы я могла лишь поговорить с ним…