Страсти и скорби Жозефины Богарне - Сандра Галланд (2018)

Ассамблея наконец приняла отставку Александра, но отныне он не может приближаться менее чем на тридцать лиг[60] к границам государства и менее чем на двадцать — к Парижу. Он преступник.

Когда это было объявлено, я находилась на галерее для публики. Депутат Тальен встал и вышел из зала. Я догнала его в садах — с некоторым усилием, ибо у него длинные ноги и ходит он торопливо.

— Возникли новые причины для тревог, — заметил он и, к счастью, остановился. Я пыталась перевести дух. — Отставка вашего мужа, ограничение его передвижений могут вас более не беспокоить. Подумайте лучше о его голове.

— Вы жестоки! — Меня рассердило его легкомыслие.

— Вовсе нет, гражданка, — сказал он. — Разве я не скрывал от вас обвинения, выдвинутые против вашего мужа? Разве не держал язык за зубами?

— Думаете, я не знаю?

Армейские комиссары в Страсбурге обвинили Александра в том, что он проводит время со шлюхами, тогда как должен готовиться к битве. Это я знала, но знала и больше. Например, что он ухаживал за дочерью армейского комиссара — гражданина Риважа, «богача Риважа», как его часто называли. «Мстителя Риважа», как я бы назвала его сейчас.

— Есть и более серьезные обвинения, — сказал депутат Тальен. — Говорят, ваш муж-аристократ, находясь в сговоре со своим братом Франсуа, намеренно привел дело к падению Майнца, намеренно предал республику.

— Кто бы стал так клеветать?

— Депутат Робеспьер, например. — Депутат Тальен оглянулся.

Я проследила за его взглядом; у фонтана, глядя на нас, стояли два депутата. Тальен продолжил, понизив голос:

— Гражданка Богарне, если позволите дружеский совет, постарайтесь стать невидимкой. Радикалы проведут через Ассамблею свой закон о подозрительных, который даст полномочия Комитету общей безопасности заключать людей в тюрьму без суда и даже без оснований!

— Разве вы не в этом комитете?

— Уже нет. Там теперь задают тон самые радикальные депутаты. Предостерегаю вас: не привлекайте к себе внимание. Было бы разумно отказаться от филантропической деятельности, от ваших усилий по спасению всех добрых людей Парижа. Уезжайте из города.

Я, наверное, побледнела, ибо он схватил меня за руку.

— Вы должны послушаться. Меня не будет здесь, чтобы помочь вам. Я сам уезжаю утром.

— Уезжаете? — Признаюсь, это новость меня огорчила. Я стала зависимой от его помощи, рассчитывала на его покровительство.

— В Бордо. С миссией.

— Поздравляю. — Я не знала, что еще сказать. — Бордо — прекрасный город.

— Я считаю, варварство царит повсюду, кроме Парижа.

— И надолго вы?

— Насколько потребуется, чтобы приручить население, обратить в истинную веру провинциалов, укротить их. — Он сделал комический жест.

Я улыбнулась. Его мальчишество проявлялось столь многообразно.

Он вытащил часы.

— Меня ждут в собрании на улице Сент-Оноре. Мы заказали гильотину, и подрядчик, немец, уверял, что она будет готова к сроку, но теперь у него, разумеется, множество оправданий, почему он не успел сделать ее вовремя.

Гильотина. Я взяла своего друга за руку. Я знала, он — благонамеренный патриот, но он так молод для возложенной на него власти, для опьяняющей власти над жизнью и смертью…

— Остерегайтесь, друг мой. Не…

Тальен наклонился и шепнул мне в ухо:

— Это вам надо остерегаться.

24 сентября

Ночью меня разбудила Агат. Она слышала стук.

— Это с обыском? — испуганно спросила я.

— Стучались у черного хода.

Я достала из-под матраса кинжал и надела халат. Агат исчезла. Я зажгла свечу и пошла к двери.

— Кто там?

Ответа не было, но за дверью послышался какой-то шорох.

— Говорите, прошу вас.

— Роза?

Я не смела вздохнуть.

— Роза, это вы? Пожалуйста, откройте.

Голос был знакомый. Я приоткрыла дверь, держа наготове кинжал. Передо мной в лунном свете стоял мой муж.