Защищая Джейкоба - Уильям Лэндей (2019)

На мой взгляд, вступительная речь Лоджудису определенно удалась. По крайней мере, она намного превосходила все те, которые мне до сих пор доводилось слышать в его исполнении. Но это был вовсе не тот безоговорочный успех, в котором он нуждался. Место сомнениям по-прежнему оставалось. Присяжные не могли не заметить нестыковки в его версии, этой дырки от бублика в самом ключевом месте. Для стороны обвинения это настоящая проблема, поскольку на суде позиция прокуратуры никогда не выглядит более убедительной, чем на вступительной речи, когда версия обвинения еще безупречна и непротиворечива, доказательства еще не подпорчены столкновением с реалиями суда, мямлящими собственными свидетелями, свидетелями-экспертами противной стороны, перекрестным допросом и всем остальным. У меня сложилось впечатление, что он оставил нам шанс.

– Защита? – произнес судья.

Джонатан поднялся. У меня промелькнула мысль – и до сих пор мелькает каждый раз, когда я его вижу, – что он принадлежит к тому роду мужчин, которых легко представить мальчишкой даже в их седые шестьдесят с гаком. Волосы у него были неизменно взлохмачены, пиджак расстегнут, галстук с воротничком вечно съезжали куда-то набок, как будто весь этот наряд был школьной формой, которую он носил исключительно потому, что того требовали правила. Он встал перед ложей жюри и почесал затылок, и на лице его отразилась крайняя степень озадаченности. Едва ли у кого-то могло возникнуть сомнение в том, что он явился на суд без всякой подготовки и теперь ему нужно время, чтобы собраться с мыслями. После пространного вступления Лоджудиса, которое производило впечатление тщательно отрепетированного и путаного одновременно, раздолбайская спонтанность Джонатана стала глотком свежего воздуха. Конечно, я восхищаюсь Джонатаном и симпатизирую ему, так что, возможно, попросту пристрастен, но мне тогда показалось, что еще даже до того, как Джонатан открыл рот, из этих двоих юристов он произвел более располагающее впечатление. В сравнении с Лоджудисом, который даже вздохнуть не мог, не просчитав предварительно, как это будет воспринято окружающими, Джонатан был сама естественность, сама непринужденность. В своем мятом костюме, занятый собственными мыслями, он выглядел в зале суда настолько комфортно, насколько может выглядеть человек в пижаме, доедающий что-то из тарелки над раковиной у себя на кухне.

– Знаете, – начал он, – я тут думаю над одной вещью, которую он сказал, я имею в виду обвинителя. – Он небрежно махнул рукой приблизительно куда-то в направлении Лоджудиса. – Гибель молодого человека, такого как Бен Рифкин, ужасна. Даже в общей массе всех преступлений, всех убийств, всех ужасных вещей, которые мы здесь видим, это настоящая трагедия. Он был совсем мальчиком. У него впереди была вся жизнь, ему были открыты все дороги, он мог стать великим врачом, великим художником или мудрым руководителем. Но не стал. Не стал. Когда мы видим такую огромную трагедию, как эта, всегда есть желание что-то с этим сделать, как-то это исправить. Хочется, чтобы справедливость восторжествовала. Мы испытываем гнев и хотим, чтобы кто-то за это заплатил. Мы все испытываем эти чувства, ведь все мы люди. Только вот Джейкоб Барбер невиновен. Я хочу произнести это вслух еще раз, чтобы не осталось недопонимания: Джейкоб Барбер невиновен. Он не сделал ничего плохого, он не имеет к этому убийству ровным счетом никакого отношения. Это ошибка.