Подсказчик - Донато Карризи (2018)

– Он взгромоздился на меня. Я все ему позволила, как обычно, и только ждала, чтоб он кончил поскорей: очень уж от него воняло. Лицом он уткнулся мне в шею, поэтому я могла обойтись без мимики и лишь вскрикивала иногда, как водится. Глаза я не закрывала.

Еще одна пауза, чуть подлиннее, чтобы перевести дух.

– Когда глаза немного привыкли к темноте, я разглядела надпись на потолке кузова.

Надпись была сделана фосфоресцирующей краской. Мила видела эту фотографию в деле.

Надпись гласила: «Я тебя убью».

– Я завопила. А он стал смеяться. Я попробовала сбросить его, но он был намного сильнее. Он вытащил нож и стал наносить мне удары. Сначала в предплечье, потом в бок, третий – в живот. Я чувствовала, что истекаю кровью и думала: «Ну все, мне конец».

– Но он остановился. Почему?

– Я кое-что ему сказала. Сама не знаю, как мне это пришло в голову, – может, рассудок помутился от страха. Я ему сказала: «Когда умру, позаботься о моем сыне. Его зовут Рик, ему пять лет». Он как-то горько усмехнулся и покачал головой. Вы представляете? Я попросила убийцу позаботиться о моем мальчике! Бред, да и только! Но тогда я, вероятно, решила, что это вполне нормально. Раз он отнимает у меня жизнь и я готова ее отдать, то мне положена какая-то компенсация. Абсурд, конечно. Я считала, он передо мной в долгу!

– Может, и абсурд, однако ты сумела его утихомирить.

– Все равно я не могу себе этого простить.

Синтия Перл проглотила комок, застрявший в горле.

– Уилсон Пикетт, – внезапно сказала Мила.

– Ах да, помню. Я лежала в кузове полумертвая, а он снова сел за руль и вскоре высадил меня на стоянке. Я не знала его намерений и очень ослабела от потери крови. Но, пока мы ехали, по радио звучала та проклятая песня. «In the Midnight Hour». Потом я потеряла сознание и очнулась уже в больнице. Сначала ничего не помнила. Полицейские стали спрашивать, откуда эти раны, а я ничего не могла ответить. Уже потом, во вторник, ближе к вечеру я дома включила радио и услышала песню Уилсона Пикетта. И тогда память ко мне вернулась.

Мила поняла, что кличку Горке дали уже после ареста. Для сыщиков она служит напоминанием о совершенных ими ошибках.

– Это было ужасно, – продолжала Синтия. – Я как будто во второй раз увидела все это и подумала: если б сумела вспомнить раньше, может быть, спасла бы еще кого-то.

Последние слова были как будто спонтанными, Мила сразу это почувствовала. Не потому, что Синтию не волнует судьба несчастных жертв, а потому, что она словно бы поставила барьер между ними и собой. Благодаря этому барьеру она могла жить дальше, как всегда бывает с людьми, пережившими подобный опыт. В подтверждение этой догадки Синтия добавила:

– Месяц назад я навестила родителей Ребекки Спрингер, последней из убитых.

«Она не была убита, – мысленно возразила Мила. – Хуже того, ее вынудили покончить с собой».

– Мы вместе участвовали в акции поминовения жертв Бенджамина Горки. Мы с ними из одной конгрегации. Они не сводили с меня глаз, а я чувствовала себя виноватой.

– В чем? – спросила Мила, хотя отлично понимала в чем.

– В том, что выжила, конечно.

Мила поблагодарила ее и собралась уходить. Синтия проводила ее до двери в странном молчании, как будто хотела о чем-то спросить, но не знала, с чего начать. Мила решила дать ей немного времени и спросила, где туалет. Девушка показала, куда идти.

В убогом закутке на двери душевой кабины висели сохнущие колготки. Здесь тоже было несколько фарфоровых зверушек, сплошь розового цвета. Мила наклонилась над раковиной – ополоснуть лицо. Она была совершенно измучена. В сумке у нее лежал флакон перекиси и все необходимое для надрезов. Ей еще предстояло помянуть пятую девочку. Это она отложила на вечер.

Но боль ей необходима.