Стена - Марлен Хаусхофер (1963)

Не успела поправиться Кошка, как болезнь свалила меня. Я два дня таскала сено из ущелья, вернулась измотанная и насквозь пропотевшая. И только войдя в дом из хлева и собравшись переодеться, заметила, что озябла и вся дрожу. Печка погасла, пришлось растапливать. Я выпила горячего молока, но лучше не стало. Стучали зубы, я с трудом удерживала чашку. Сообразила, что разболелась серьезно, но страшно развеселилась при этой мысли и громко расхохоталась. Подошел Лукс и в виде предостережения толкнул меня головой. А мне было не остановиться, я хохотала неестественно громко и долго. Однако в глубине меня таилось очень холодное и ясное сознание, оно наблюдало за происходящим. А я послушно выполняла все, что оно велело. Накормила Лукса и Кошку, подбросила дров в печку и легла. Но перед этим приняла жаропонижающее и выпила стакан коньяку из запасов Гуго. У меня был сильный жар, я беспокойно металась. Слышала какие-то голоса, видела какие-то лица, кто-то тянул с меня одеяло. Иногда шум стихал, тогда я различала темноту, чувствовала, как шевелится возле кровати Лукс. Он не ушел под печку, а наконец улегся, как мне когда-то хотелось, на Луизиной овечьей шкуре. Я страшно волновалась за зверей и плакала от беспомощности.

К утру просветления стали чаще, а когда рассвело, я встала, неверными движениями оделась и пошла в хлев. Голова была совсем ясной, я надеялась, что буду в силах доить Беллу хоть раз в день. Вскарабкалась по лестнице, принесла на два дня сена Белле и Бычку. Налила им воды. Все очень медленно: сильно болел левый бок. Потом вернулась в дом, поставила Кошке и Луксу молока и мяса, набила печку дровами. Двери не запирала, чтобы Лукс мог выйти. Если я умру, он должен быть свободным. Белла и Бычок легко выбьют свои двери, запоры там слабые, а привязаны они так, чтобы веревки не могли затянуться и задушить их, если они захотят сорваться с привязи. Да веревки и не толстые. Впрочем, все это им не поможет, ведь за дверью хлева их ждут только голод и холод. Снова проглотила таблетки и коньяку, потом упала на кровать. Но пришлось встать еще раз. Добралась до стола и написала в календаре: «Двадцать четвертого января заболела». Затем поставила у кровати кувшин молока, а уж потом наконец задула свечку и рухнула в постель.

В жилах громко стучал пульс, меня уносило горячее красное облако. Дом начал оживать, это больше был не дом, а высокий темный зал. Множество людей входило и выходило. Я и не знала, что людей так много. Все они были мне незнакомы, все вели себя очень скверно. Голоса их звучали как кудахтанье, я громко рассмеялась, и тут мое горячее красное облако вновь понесло меня куда-то, и очнулась я на холоде. Большой зал превратился в пещеру, полную зверей, огромных мохнатых теней; они пробирались вдоль стен, сидели по всем углам и таращили на меня красные глаза. Иногда я вновь оказывалась в собственной постели, Лукс, тихо поскуливая, лизал мне руку. Очень хотелось приободрить его, но я могла только шептать. Я твердо знала, что мне очень худо и что только сама я могу спастись и спасти зверей. Я решила взять с собой это намерение и не забывать о нем. Быстро приняла таблетки, запив молоком, и снова отправилась в огненное путешествие. Тут они и пришли — люди и звери, огромные и совсем чужие. Они кудахтали и дергали одеяло, тыкали мне в левый бок пальцами и лапами. Я была совершенно беспомощна, губы от пота и слез совсем соленые. А потом я очнулась.