Стена - Марлен Хаусхофер (1963)

Четверть часа спустя почувствовала, что больше не в силах мерзнуть, и повернула к дому. Казалось, Лукс тоже не прочь вернуться, его восторг стремительно остывал. На обратном пути я наткнулась на косулю, почти полностью заметенную снегом. Она сломала заднюю ногу и не могла двигаться. Перелом очень тяжелый: сквозь кожу торчали обломки кости. Я знала, что немедленно должна положить конец ее мучениям. Косуля была молодая и сильно отощавшая. Ружья я не взяла и была вынуждена прикончить животное ударом складного ножа в затылок. Косуля неуверенно подняла голову, взглянула на меня, потом вздохнула, задрожала и рухнула на снег. Хороший удар.

Всего-то маленькая косуля, но дотащить ее до дома было страшно тяжело. Согрев руки, разделала тушу. Шкура заиндевела, но когда я распорола брюхо, оттуда поднялся парок. Сердце еще совсем теплое. Я положила мясо в деревянную кадку и отнесла в верхнюю комнату, там оно к утру превратится в лед. Луксу и Кошке дала печенки. Сама выпила только стакан горячего молока. Ночью слушала, как на морозе трещат деревья. Все время подкладывала дров, но зябла под одеялом и никак не могла уснуть. Иногда в печке стреляло полено. Я чувствовала себя больной. Я знаю, это оттого, что все время приходится убивать. Попыталась представить себе, что может чувствовать тот, кому убийство в радость. Не получилось. Волоски на руках встали дыбом, а во рту от отвращения пересохло. Вероятно, таким нужно родиться. Мне удалось научиться проделывать это по возможности быстро и сноровисто, но никогда мне к этому не привыкнуть. Долго лежала без сна в потрескивающей темноте и думала о маленьком сердце, которое в кладовке над моей головой превратилось в кусок льда.

Это было в ночь на седьмое января. Мороз держался еще трое суток, но каштаны исчезли уже на следующий день.

Я нашла еще трех замерзших косуль и олененка, кто знает, скольких я не нашла. После сильных холодов в котловину проникла волна теплого сырого воздуха. Тропинка к хлеву превратилась в гладкий как зеркало каток. Пришлось посыпать ее золой и колоть лед. Потом западный ветер сменился южным, он день и ночь свистел за стенами. Белла беспокоилась, я заходила к ней по десять раз на дню. Она мало ела, переступала с ноги на ногу и во время дойки болезненно вздрагивала. Думая о предстоящих родах, я впадала в панику. Как мне извлечь теленка из Беллы? Я однажды видела, как родился теленок, и примерно помнила, как оно было. Из материнского чрева теленка тащили двое здоровенных мужчин. Мне это показалось ужасным варварством, и было очень жалко корову, но, наверное, так и надо. Я же в этом ничегошеньки не понимаю.

Одиннадцатого января у Беллы случилось небольшое кровотечение после вечерней дойки, и я решила на ночь остаться в хлеву. Налила в термос горячего чая, приготовила крепкую веревку, шнурок и ножницы, а на плиту поставила таз с водой. Луксу непременно надо было идти со мной, но я заперла его дома: в хлеву от него одна суматоха. Я уже соорудила из досок маленькое стойло для теленочка и позаботилась о подстилке. Белла глухо замычала в знак приветствия, похоже, мое появление ее обрадовало. Я уповала на то, что теленок у нее не первый и имеется некоторый опыт по этой части. Потом я ее погладила и принялась увещевать. Начались схватки, и происходящее в собственном теле захватило ее. Она беспокойно переминалась с ноги на ногу и больше не ложилась. Казалось, мои уговоры ее успокаивают, вот я и повторяла ей все, что мне говорила в свое время в клинике акушерка. Все будет хорошо, уже недолго осталось, больно больше не будет, и все в таком роде. Я сидела в кресле, которое притащила из гаража. Потом принесла воды из дому, крутой кипяток, но у него будет время остынуть. От него шел пар, а мне было так муторно, словно я сама собралась рожать.