Стена - Марлен Хаусхофер (1963)

Оба были поглощены друг другом, я же чувствовала себя несколько потерянной и лишней. Я поняла, что завидую Белле, и поспешила убраться из хлева. Там я нужна теперь лишь для того, чтобы кормить, доить и убирать. Как только за мной закрывалась дверь, полутемный хлев превращался в островок счастья, нежности и теплого дыхания. А мне лучше чем-нибудь заняться, чем об этом раздумывать. Сена в гараже оставалось мало, и после завтрака мы с Луксом отправились в ущелье за сеном. Изможденная, с тусклой шерстью, Кошка лежала на моей кровати и спала беспробудным сном.

Я дважды сходила за сеном с утра, столько же раз — после обеда и на другой день — тоже. Было не холодно, иногда сыпал сухой снег. Безветрие. Как раз такая зима, какую я люблю. Лукс, устав наконец носиться туда-сюда, и носа не казал из-под печки, Кошка тоже спала день-деньской, просыпаясь только поесть да немножечко прогуляться ночью. Сон был ей лекарством: глаза очистились, а шерстка снова заблестела. Она казалась совершенно довольной, и я стала подозревать, что незнакомый зверь в лесу оказался котом. Я окрестила его господином Ка-ау Ка-ау и представляла себе страшно гордым и отважным, ведь иначе ему бы в лесу не выжить. Но появление котят меня не радовало, они наверняка принесут мне новое горе. Тем не менее за Кошку я была рада.

Так много всего стряслось за последнее время. Погибла Жемчужина, родился маленький бычок, Кошка нашла кота, замерзали косули — для хищников зима была сытой. Я же так много пережила, что безмерно устала. Я лежала на лавке и, закрывая глаза, видела снежные горы на горизонте и белые снежинки, что садились мне на лицо светло и тихо-тихо. Не было ни мыслей, ни воспоминаний, только большое тихое снежное сияние. Я знала, что одинокому человеку такие мысли опасны, но не было сил противиться.

Лукс не желал оставлять меня в покое. Он все подбегал и тыкался носом. Я с трудом повернула голову и увидела, как в его глазах тепло и требовательно сверкает жизнь. Вздохнув, встала и принялась за привычные дела. Теперь нет больше Лукса, нет моего друга и стража, а желание раствориться в белом покое, где не будет боли, порой крайне велико. Я вынуждена сама следить за собой и быть к себе строже, чем прежде.

Кошка глядит желтыми глазами вдаль. Иногда она внезапно возвращается ко мне, ее глаза вынуждают меня протянуть руку и погладить круглую головку с черным «М» на лбу. Кошка мурлычет, когда ей это приятно. Иной же раз мое прикосновение ей не нравится. Но она слишком вежлива, чтобы уклониться от него, она просто замирает под моей рукой и сохраняет полное спокойствие. А я медленно отвожу руку. Лукс всегда был вне себя от счастья, если я его гладила. Конечно, иначе он и не мог, поэтому-то мне и не хватает его еще больше. Он был моим шестым чувством. Когда он умер, у меня словно что-то ампутировали. У меня что-то отняли, и отняли навсегда. Не только когда я охочусь и ищу след, когда мне часами приходится карабкаться за подстреленной дичью. Не только, хотя жизнь из-за этого стала намного тяжелее. Самое скверное, что без Лукса я чувствую себя на самом деле одинокой.

После его смерти мне часто снятся звери. Они говорят со мной, как люди, во сне это вполне естественно. Люди, населявшие мои сны первой зимой, ушли насовсем. Их я больше вообще не вижу. Во сне люди всегда плохо ко мне относились, в лучшем случае — безразлично. Звери во сне всегда приветливы и полны жизни. Не думаю, что в этом есть что-то особенное, просто сразу видно, чего я всегда ждала от людей, а чего — от зверей.

Намного лучше было бы не видеть снов вообще. Так давно уже живу в лесу, мне снилось столько людей, животных и разных разностей, но стена — ни разу. Всякий раз, как иду за сеном, я гляжу на нее, то есть я гляжу сквозь нее. Теперь зима, деревья и кусты голые, и я вновь ясно вижу домик. Когда лежит снег, разницы почти не заметно, бело и тут и там, лишь с моей стороны — следы тяжелых башмаков, тех, что на мне.