Стена - Марлен Хаусхофер (1963)

Одиннадцатого марта Кошка спрыгнула с постели, подошла к шкафу и решительно потребовала, чтобы ее впустили. Взяв старый платок, я постелила его в шкаф, и Кошка забралась туда. Я тем временем занималась своими делами и только вечером, вернувшись из хлева, вспомнила про Кошку и заглянула в шкаф. Все уже миновало. Она громко мурлыкала и радостно лизнула мне руку. В этот раз котят было трое, и все живые. Трое полосатых котят всех оттенков серого, уже тщательно вылизанные и проголодавшиеся. Кошка наспех напилась и тут же вернулась к потомству. Я прикрыла дверцу и прогнала любопытного Лукса. В этот раз Кошка не приходила в такую ярость, как тогда с Жемчужиной, она хоть и шипела на Лукса, но, как мне показалось, больше для проформы. До сих пор удивляюсь, как сильно это радостное событие взбудоражило Лукса. Не найдя иного способа выразить свое ликование, он слопал двойную порцию. Вообще я заметила, что от всех душевных треволнений на него нападает страшный жор. И Кошка вела себя так же: когда ее бесили вороны, она часто наведывалась к миске. Той ночью она не пришла ко мне; я лежала без сна и вспоминала Жемчужину. Кровавое пятно на полу никак не отмывается. Я решила не закрывать его. Мне следовало к нему привыкнуть и жить с ним. И вот опять трое котят. Я решила не любить их, но было очевидно, что выполнить это благое намерение мне не удастся.

Погода помаленьку налаживалась. Внизу, разумеется, уже давно было ясно, но в горах туман, прежде чем рассеяться, часто держался неделями. А потом вдруг очень быстро стало тепло, почти по-летнему, трава и цветы повсюду пробились из мокрой земли буквально за ночь. На елях выросли свежие лапки, а крапива на навозной куче радостно закудрявилась. Перемена была такой быстрой, что я и обернуться не успела. Но лучше мне стало не сразу, в первые теплые деньки я была еще более вялой, чем зимой. Только пальцы внезапно поправились. Котята жили припеваючи, но вылезать из шкафа пока опасались. Старая Кошка не так волновалась за них, как за Жемчужину. По ночам она с удовольствием отлучалась на часок-другой. То ли она больше доверяла мне, то ли вообще меньше тревожилась за малюток-тигрят. Она мисками поглощала Беллино молоко, превращая его в молоко, подходящее для котят.

Двадцатого марта она представила мне выводок. Все трое — толстые и блестящие, но ни у кого не было пушистой шерстки Жемчужины. Мордочка у одного была поуже, чем у остальных, и я решила, что это кошечка. Определить пол у таких маленьких котят почти невозможно, а я к тому же не слишком-то была в этом искушена. С того дня Кошка играла с детьми в комнате. Особенно это развлекало Лукса, который прикидывался, будто он — их папаша. Как только они сообразили, что он безобиден, то начали приставать к нему точно так же, как к матери. Когда маленькие мучители слишком уж донимали Лукса, он решал, что им пора спать, и осторожно переносил их в шкаф. Не успеет отнести последнего — а первый уже снова балуется в комнате. Кошка наблюдала за ним, и если есть на свете кошка, умеющая злорадно ухмыляться, так это она. Наконец она вставала, раздавала оплеухи и сама загоняла свой выводок в шкаф. Она обращалась с ними гораздо суровее, чем с Жемчужиной, и правильно делала — такими они были необузданно игривыми и проказливыми. Вероятно, пошли в господина Ка-ау Ка-ау. День-деньской они носились по дому, и мне все время приходилось быть начеку, чтобы не раздавить их.