Стена - Марлен Хаусхофер (1963)

Я никак не могла отдохнуть после дров, но он не оставлял меня в покое. Мне все время приходилось кидать бумажки или гоняться за ним. Больше всего он любил притаиться, а когда я, ничего не подозревая, проходила мимо, выскочить и укусить за ногу. Ему только ручонок не хватало, чтобы хлопать в ладошки, когда я в ужасе отскакивала. Мать явно его не одобряла. Меня же, думаю, она презирала за то, что я не давала отпора. В самом деле, Тигр иногда становился истинным наказанием. Но я помнила об участи его братика и сестрички, и у меня не хватало духу прикрикнуть на него. Он по-своему благодарил меня за это, то укладываясь спать у меня на коленях, то тыкаясь мордочкой мне в лицо, а то упирался лапками в грудь и внимательно глядел на меня медовыми глазами. Глаза у него были темнее и теплее, чем у матери, а вокруг носа шла тоненькая коричневая каемка, точно он только что напился кофе. Я крепко его полюбила, и он отвечал мне тем же. Ведь ни один человек еще не причинил ему боли, он избежал грустного опыта матери. Он все время норовил пойти со мной в хлев. Там сидел на плите и, встопорщив усы, заинтересованно наблюдал, как я обихаживаю Беллу и Бычка. Очень скоро он сообразил, что Белла — источник вкусного молока, и немедленно после дойки я обязана была наполнять его блюдечко. К обоим огромным животным — маленький Бычок для него тоже был великаном — он приближался осторожно и с оглядкой.

Когда Тигр так ко мне привязался, Лукс начал немного ревновать. Однажды я подозвала его, погладила, а потом погладила котика и объяснила, что дружба наша по-прежнему нерушима. Не знаю, понял ли он на самом деле. Но впредь относился к котенку снисходительно, а поскольку видел, что тот мне полюбился, то стал его защитником. Когда Тигр забредал в кусты, Лукс за шкирку приносил его обратно. Старую Кошку все это не волновало. Она зажила прежней жизнью — днем спала, а ночью разбойничала. Возвращалась под утро и, мурлыча, засыпала, прижимаясь к моим ногам. Тигр сохранил детскую привязанность к шкафу и спал на прежнем месте. Он пока еще не смекнул, что по природе своей — ночной зверь, и гораздо охотнее играл на солнышке. Я радовалась — ведь днем можно за ним приглядывать, а когда мы с Луксом уходили, я запирала его в кладовой.

Мрачные предчувствия меня не обманули. Начало мая было холодным и дождливым. Шел снег, выпадал даже град, но меня радовало, что яблони уже отцвели. Три последних сморщенных яблочка я однажды, сильно проголодавшись, слопала все разом. Крапиву и весенние цветочки засыпало снегом. Горевать о них мне было некогда.

Как-то весной, когда я тащила сено с сеновала, я приметила три или четыре фиалки. Машинально протянула руку и наткнулась на стену. Мне показалось, что я чувствую их аромат, но, когда рука ощутила стену, аромат пропал. Маленькие фиолетовые личики фиалок смотрели на меня, но дотянуться до них я не могла. Мелочь, но она надолго выбила меня из колеи. Вечером я долго сидела при свете лампы с Тигром на коленях и пыталась успокоиться. Гладя засыпающего Тигра, я понемногу забыла фиалки и вновь почувствовала себя дома. Вот и все, что осталось от цветов первой весны: память о тех фиалках да о прохладной гладкости стены под рукой.