Стена - Марлен Хаусхофер (1963)

Обеих кошек посадила в картонную коробку с дырками для вентиляции и привязала ее к рюкзаку. А как же иначе я могла их перенести? Они страшно обиделись и возмущенно вопили в заточении. Их гам некоторое время беспокоил Беллу, потом она привыкла и спокойно шагала рядом со мной. Я ужасно волновалась за нее и за Бычка, что кто-нибудь из них сорвется или сломает ногу. Но все шло лучше, чем я воображала. Через час старая Кошка покорилась своей участи, Тигр продолжал жалобно вопить в одиночку. Время от времени я останавливалась, чтобы Бычок мог передохнуть, он ведь не привык к переходам. Они с Беллой использовали эту возможность, чтобы спокойно пощипать молодых листьев. Они волновались гораздо меньше меня, прогулка, казалось, им очень нравится. Я пыталась угомонить настырного Тигра, однако в результате старая Кошка вновь возмущенно присоединилась к сыну. Так что я предоставила им орать и старалась не прислушиваться.

Вьющаяся серпантином дорога была в полном порядке, но прошло добрых четыре часа, пока наша удивительная процессия не вошла в луга. Дело шло к полудню. Я пустила Беллу и Бычка пастись возле хижины, а Луксу велела присматривать за ними. Совершенно вымоталась, не столько из-за физической нагрузки, сколько от нервного напряжения. Кошачьи вопли в конце пути стали совсем невыносимыми. В избушке я затворила двери и окно и выпустила обоих крикунов на свободу. Старая Кошка, шипя, метнулась под кровать, а Тигр, жалостно вопя, скрылся под печкой. Я хотела их пожалеть, но они знать меня не хотели, так что я отстала. Легла на тюфяк и прикрыла глаза. Только через полчаса почувствовала, что могу встать и выйти. Лукс пил из ключа, не спуская глаз с подопечных. Я погладила и похвалила его, и он явно обрадовался, что может оставить пост. Белла легла, Бычок прижался к ней и выглядел таким измученным, что я снова забеспокоилась. Поставила перед ними лохань с водой. А потом будут пить из колоды. Можно было не бояться, что они решатся далеко уйти, так они устали. Все мы заслужили отдых. Я снова улеглась. Дверь из-за кошек пришлось закрыть. Лукс прикорнул неподалеку под тенистым кустом. Через несколько минут я тоже уснула, проспала до вечера и проснулась усталой и невеселой. Хижина заскорузла от грязи, это до крайности раздражало. Сегодня было уже слишком поздно начинать генеральную уборку. Я только оттерла песком и проволочной мочалкой необходимую посуду и поставила на спиртовку кастрюльку картошки. Потом разобрала постель, вытащила наружу слежавшийся тюфяк и выколотила его палкой. Поднялось облако пыли. Пока я больше ничего предпринять не могла, но решила каждый погожий день вытаскивать тюфяк на улицу и проветривать его.

За лугами, за соснами садилось солнце, похолодало. Белла и Бычок отдохнули и мирно паслись на новом пастбище. Я бы с удовольствием оставила их на ночь на воздухе, но все же не рискнула и загнала в хлев. Соломы не было, им пришлось улечься прямо на доски. Налив в ушат воды, я оставила их в одиночестве. Тем временем сварилась картошка, я съела ее с молоком и маслом. Лукс получил на ужин то же самое, а пока я ела, вылез из своего укрытия Тигр, привлеченный молочным духом. Попив парного молочка, он, трепеща от любопытства, пустился исследовать хижину. Когда я открыла шкаф, он немедленно туда залез. Какая удача, что в хижине, как дома, на кухне стоял платяной шкаф! С этой самой минуты Тигр смирился с переселением. Его шкаф на месте, это примиряло с жизнью. Там он проспал все лето. Мать его выходить из-под кровати не собиралась, так что я поставила ей немного молока прямо туда, затем вымылась у ручья и легла спать. Окно оставила открытым, и прохладный ветерок овевал мое лицо. Я смогла принести только маленькую подушечку да два шерстяных одеяла, и мне сильно не хватало моего теплого стеганого одеяла. Шуршала солома, но я так устала, что вскоре заснула.