Стена - Марлен Хаусхофер (1963)

Этой ночью я даже не услышала, как Кошка прыгнула ко мне на кровать, проснулась, только когда рассвело. Тут же отправилась в хлев. Когда отодвигала щеколду, сердце заколотилось. Белла как раз облизывала мордочку сына, это зрелище позволило мне вздохнуть с облегчением. Он уже крепко стоял на сильных ножках, я подвела его к матери и ткнула мордой в вымя. Он моментально сообразил, что к чему, и вволю наелся. Белла переступала с ноги на ногу, когда он бодал ее в живот круглой головенкой. Явно был смышленый малыш. Когда он наелся до отвала, я подоила Беллу. Молоко, желтое и жирное, мне не понравилось. Белла выглядела немного спавшей с тела и измученной, но я знала, что при хорошем уходе это скоро пройдет. По ее влажным глазам видно было, что она плавает в теплом блаженстве. Мне пришлось бежать из хлева, так странно стало на душе.

Южный ветер все не стихал, дождило. Потом из-за летящих облаков проглянуло влажное синее небо, по прогалине побежали черные тени. Я ощущала беспокойство и напряжение. Кошку же словно наэлектризовало. Когда я ее гладила, шерсть вставала дыбом и трещала. Она беспокоилась, бегала за мной с жалобным мяуканьем, тыкалась в руки сухим горячим носом и не хотела есть. Я уж испугалась, не заболела ли она какой-то неведомой кошачьей болезнью, но поняла наконец, что ей нужен кот. По сто раз на дню она убегала в лес, возвращалась и приставала ко мне с жалостными нежностями. Даже Лукс, почти неподвластный южному ветру, заразился ее беспокойством и бестолково носился вокруг дома. Ночью я проснулась оттого, что какой-то незнакомый зверь орал в лесу: ка-ау, ка-ау. Немного похоже на кота, но не совсем, и я забеспокоилась о Кошке. Ее не было три дня, я почти и не надеялась больше ее увидеть.

Погода переменилась, пошел снег. Я обрадовалась, поскольку чувствовала себя вялой и не могла работать. Теплый ветер сильно выбил меня из колеи. Я даже навоображала, что он пахнет тлением. А может, и не навоображала. Кто знает, что там оттаяло в лесу, замерзшее за зиму. Чудесно было не слышать больше ветра и смотреть на легкие снежинки, танцующие за окном.

Той ночью вернулась Кошка. Я зажгла свечку, а Кошка прыгнула ко мне на колени. Сквозь рубашку я почувствовала, какая у нее мокрая и холодная шерстка, и обняла ее. Она все мяукала и мяукала, рассказывая, что с ней приключилось, и тыкалась мордочкой в мой лоб; мяуканье выманило из-под печки Лукса, и он радостно ее обнюхал. Наконец я встала и подогрела им обоим немножко молока. Кошка страшно оголодала, взъерошенная шерсть выглядела ужасно — точь-в-точь как тогда, когда она плакала под дверью. Я одновременно смеялась, хвалила и бранила ее, а Лукс, будучи удостоен дружеского бодания головой, пришел в совершенное недоумение. С Кошкой определенно приключилось нечто из ряда вон выходящее. Вероятно, Лукс понял больше меня, во всяком случае, речь явно шла о приятных событиях, поскольку он умиротворенно отправился на боковую. Кошка же все не могла угомониться. Задрав хвост, она расхаживала туда-сюда, терлась о мои ноги и мяукала. Только когда я легла и задула свечу, она забралась ко мне в постель и принялась старательно умываться. Впервые за эти дни я успокоилась и расслабилась. Тихая зимняя ночь была приятной неожиданностью после завываний и всхлипываний ветра. Потом под довольное мурлыканье Кошки я уснула.

К утру снегу выпало на десять сантиметров. По-прежнему было тихо, мягкий белый свет заливал лужайку. В хлеву со мной нетерпеливо поздоровалась Белла, требуя, чтобы привели ее голодного сынишку. Он рос и креп день ото дня, а впалые бока Беллы уже немного округлились. Скоро ничто не будет напоминать о ветреной январской ночи, когда мы произвели на свет бычка.