Мёртвое озеро - Рэйчел Кейн (2018)

Я верю ему. Именно так Мэл и мог поступить – последний плевок из могилы. Ему все равно, что этим он уничтожит своих детей – теперь все равно. Когда-то он их любил, я в этом не сомневаюсь, но то была эгоистичная любовь. Он гордился ими, потому что гордился собой. Он любил их, потому что они любили его, без условий и сомнений.

Но все равно, для него в мире существует только он сам и ходячее мясо, которым он пользуется.

Я усвоила этот тяжелый урок.

Насилие – это единственное, что он понимает, поэтому я позвонила по номеру, который дал мне Авессалом. Я хочу, чтобы Мэлвин прочувствовал, чем он рискует, если попробует прийти за нами. Страх смерти – единственное, что, вероятно, сможет убедить его оставить нас в покое. Не знаю, способен ли он бояться боли; знаю лишь, что он испытывает ее, – но, когда имеешь с ним дело, страх превращается в нечто хитрое. Однако одно я знаю точно: он не хочет умереть или остаться калекой до конца жизни. Разве что на своих собственных условиях. Он поддерживает контроль на извращенных до тошноты уровнях.

– Вот что, – говорю я ему. – Оставь нас в покое и забудь даже о том, чтобы соваться к нам, и тогда тебя не отымеют железным прутом и не забьют до смерти в душевой. Ясно?

Губы у него потрескались и распухли, но он улыбается; при этом лиловатая корочка лопается, в ней открывается темно-алая трещина, из которой по его подбородку течет струйка свежей крови. Она капает на его сломанные пальцы и покрывает чистую белую повязку неровными алыми пятнами. Теперь он целиком и полностью монстр. Совершенно не скрывается. И похоже, не замечает этого или не волнуется об этом.

– Милая, – произносит он. – Я и не знал, что в тебе столько жестокости. Это невероятно сексуально.

– Да пошел ты.

– Давай я расскажу тебе, что будет дальше, Джина. – Мэлвин любит произносить мое прежнее имя. Перекатывать его на языке, пробовать на вкус. Отлично, пусть наслаждается. Я больше не Джина. – Я знаю тебя. В тебе не больше загадочности, чем в детской вертушке. Ты собираешься удрать в свой тихий сельский уголок и молиться, чтобы я не выполнил свою угрозу. Ты будешь сидеть и дрожать день, может быть, два. Потом ты поймешь, что не можешь рассчитывать на мою добрую волю, и тогда ты схватишь моих детей и побежишь прочь – снова. Ты знаешь, что разрушаешь их этим постоянным бегством и прятками. Ты думаешь, они не сломаются? Брэйди становится тихим безумцем, а ты даже не видишь этого. Но я вижу всё. Яблочко от яблони недалеко падает. И ты продолжишь убегать, рвать на части их жизни и обрекать их на очередной виток спирали, ведущей вниз…

Я вешаю трубку прямо посреди его спокойного, зловеще ровного монолога, встаю и смотрю на него сквозь грязный пластик. Другие люди прижимались к этой перегородке. Я вижу следы потных ладоней и размазанные отпечатки губной помады.

Я плюю.

Слюна ударяется о плексиглас и стекает вниз. От этого кажется, что Мэл плачет, вот только с его лица не сходит тошнотворная улыбка. Меня охватывает неодолимое отвращение ко всему этому: к запаху пота и моющего средства, которым пропиталось это место. К свежей крови, капающей с подбородка Мэла. К тому, как его голос по-прежнему проползает в мое сознание, заставляя дрожать от страха и омерзения и сомневаться в себе – потому что когда-то я верила этой твари.

Он продолжает что-то говорить в переговорник, но я больше не снимаю трубку. Я кладу обе руки на конторку и смотрю в глаза монстру. Человеку, с которым я состояла в браке. Отцу моих детей. Убийце более чем дюжины девушек, чьи тела, погруженные в воду, медленно-медленно разлагались там. Одну из них так и не смогли опознать. От нее не осталось даже памяти.

Я ненавижу его с такой силой, что мне кажется, будто я умираю. Я ненавижу и себя тоже.

– Я тебя убью, – говорю я, артикулируя это так отчетливо, что знаю: он разберет это даже через звуконепроницаемый пластик. – Ты поганый гребаный монстр.