След лисицы на камнях - Елена Михалкова (2018)

Теперь, когда Илюшина не отвлекали дружные голоса, твердящие на разные лады, что дорогой Андрей Михайлович человек хороший, но с прошлого года не в себе, и верить ему не надо, не надо ему верить, а надо только нам, ты нас слушай, милый, мы тебе всю правду скажем как на духу, – теперь он ясно видел, что Красильщиков не более сумасшедший, чем они с Сергеем. Более того, он куда меньше склонен к безумию, чем, допустим, сам Илюшин, – в силу некоей счастливой заурядности характера, позволяющей людям подобного склада избегать ловушек, расставленных болезненно ярким воображением. Ни при каких условиях он не мог убить Веру Бакшаеву второй раз, забыть об этом и нанять сыщиков для расследования собственного преступления.

Что бы сказал об этом Сергей?

Психолог доморощенный, вот что сказал бы Бабкин. Вопрос помешательства Красильщикова – не твоя компетенция. Разве мало мы знали психов, выглядевших как нормальные, даже больше скажу, хорошие люди? О которых после становилось известно, что рагу у них в холодильнике приготовлено не из кролика, а из соседа?

О’кей, согласился Макар, не сбрасываем со счетов Красильщикова. Однако пока он единственный, кого мы ни разу не поймали на лжи.

Мысль о лжи вызвала в нем слабую тень воспоминания; одна упавшая костяшка домино повлекла падение другой, и Макар внезапно вспомнил, что снилось ему за секунду до пробуждения.

Снилась ему Камышовка, искаженная, как это всегда бывает, преломляющей линзой сна. Он шел по длинному деревенскому дому и половицы скрипели под ногами, а внизу сновали непонятные существа – то ли мыши, то ли белки; нет, все-таки белки, и в этом-то и заключалась странность: отчего же лесной зверь живет в подполе? В соседней комнате, куда он шагнул в поисках хозяев, оказалось кладбище. Под ногами по-прежнему что-то скрипело, могилы вырастали одна за другой, словно объемные картинки в книжке-раскладушке, и возле одной такой картинки он встал, пытаясь разобрать эпитафию. Четыре строки были выбиты на надгробной плите. Смысл прочитанного ускользал, – точно льдинка, которую он сжимал в кулаке, таяла и приходилось ловить ее снова. В какой-то момент ему удалось сконцентрироваться и перебросить непонятные слова на другой берег, за пределы сновидения, и в ту же секунду, словно он был соединен с ними неразрывной нитью, его самого выдернуло из сна.

Кладбище, сказал себе окончательно проснувшийся Илюшин. Эпитафия. Река.

Затем вспомнил, как надо работать со снами, и потянулся за тетрадью. Торопливо застрочил: дом, скрип, подпол, белки, могила…

И вдруг ясно понял, что именно все это время ускользало от его внимания.

* * *

Утром повсюду лежал снег. Деревня, выглядевшая накануне жалкой замарашкой, преобразилась и засияла.

– Отфотошопили нашу Камышовку, – сказал Бабкин, спустившись утром на кухню. – Кстати, находка для логопеда. Слушай: «Шла Саша по шоссе и фотошопила Камышовку». Дарю! Можешь передать какому-нибудь шепелявому другу. Хотя откуда у тебя друзья…

Илюшин уже стоял в дверях.

– Ты куда это? – удивился Бабкин.

– Потом, Серега, все потом! Завтракай, а я к Капитолине.

– Я тут подумал: что, если труп у Григория в прицепе? – крикнул вслед ему Сергей. – Мумифицированный! Он ведь охотник, мог и чучело набить из Бакшаевой!

Илюшин только махнул рукой, и прекрасная версия, которой Бабкин надеялся сразить друга наповал, ушла в молоко.

Макар шел, подпрыгивая от нетерпения, а затем сорвался на бег. Пару раз чуть не брякнулся – белизна оказалась обманчива, снега выпало только-только, чтобы прикрыть землю, и ноги то и дело разъезжались на грязи, – однако скорости не сбавил. Ночью ему с трудом удалось уснуть. Вопрос, на который он не мог немедленно получить ответа, чесался и зудел хуже сотни комариных укусов.

– Капитолина Игнатьевна! Капитолина Игнатьевна!

Старуха выглянула в окно.

Господи, кого принесло в такую рань?