След лисицы на камнях - Елена Михалкова (2018)

Пока она носилась, взрывая носом порошу, Нина стояла в задумчивости. Шаги за спиной она услышала, когда человек был уже совсем близко. Обернулась, внутренне приготовившись увидеть Возняка, и вскинула брови:

– А ты чего здесь, милый?

– Не хотелось вам, значит, рассказывать про пожар у Бакшаевых в девяносто первом, – сказал Илюшин. Он остановился в пяти шагах от старухи и без улыбки смотрел на нее. – Сердце у вас от этого болит.

Худякова помолчала. Ну, что ж… Рассчитывать, что все станут держать язык за зубами, было недальновидно. Хотя по молчаливой договоренности Нине Ивановне никто ничего не припоминал; совсем не касались этой темы, словно не было мая девяносто первого года. Кроме Яковлевой; и та не со зла, а потому что частенько проваливалась в прошлое и переживала ту ночь, будто огонь потушили только вчера.

– Ну, болит, – согласилась она. – И у тебя бы болело.

– У меня болит, потому что я дурак. Когда Капитолина сказала, что вы ухаживаете за могилой, я на это даже внимания не обратил, мысли были другим заняты. А ведь она еще и добавила, что Возняк на вас поначалу кидался, а потом привык и перестал.

– Капитолина, значит… – пробормотала старуха. – Ладно. Капе можно.

Белка подбежала, тревожно обнюхала чужака.

– Иван был вашим единственным сыном? – спросил Макар, не обращая внимания на собаку.

– Почему был? Он и сейчас есть, – усмехнулась Худякова. – Восемь лет ему еще отбывать наказание, выражаясь официальным языком. А неофициальным если – шконку давить. Видишь, каким я фразам обучилась?

– Откуда восемь?

– Тут арифметика простая. Осудили на пятнадцать, а на десятый год в колонии случилась драка. Когда все разбежались, одного нашли убитым. У Ваньки под ногами валялся ножик с его отпечатками. Или не ножик, а как его по-тюремному… Заточка. И три свидетеля показали, что мой дурачок на их глазах прирезал человека.

– А на самом деле? Прирезал?

– Нет, конечно, – спокойно ответила старуха. – Я тебе это говорю не потому, что мать, а потому что людей знаю. Ванька мой – балбес, и всю жизнь таким был. Веселый, дурашливый и беззаботный. Он того мужика никогда прежде не встречал, его только накануне к ним перевели – вот скажи, зачем ему убивать его?

– Допустим, если заплатили.

– Знаешь, мне б легче было, если б так. Я бы знала, что сын мой виновен и сидит, потому что убийца и к обычным людям его выпускать нельзя. – Она погладила прижавшуюся к ногам собаку. – Только ведь дело обстоит иначе, милый. Того беднягу закололи уголовники. Помню, на суде даже выяснилось, какой счет у них был к убитому. А моего подставили. Это в тюрьме обычное явление. Иван до последнего все отрицал, а толку? Новый приговор, новый срок. Потому как – рецидивист.

Илюшин вновь поразился ее спокойному достоинству. Она говорила с той отстраненностью, с которой люди, пережившие много горя и не сломленные им, рассказывают о своей беде.

– Он на Алешку очень похож, Ваня мой. Войдет в комнату – и все смеются. Бывают такие люди, солнечные. В тюрьме, конечно, от его свечения ничего не осталось. Одна несправедливость за другой кого хочешь сломят, даже сильного человека… А Ванюша не сильный, он яркий.

– Почему несправедливость? Ладно, даже если по второму сроку ваш сын был обвинен ложно… Но поджог-то и смерть Леонида Возняка на его совести…

Худякова внезапно положила руку ему на плечо, и Илюшин замолчал.

– Господь с тобой, – кротко сказала Нина Ивановна. – Что ты, мой ангел…

Бабкин успел позавтракать и на треть заполнить схему, в которой распределил место и время для каждого жителя Камышовки в ночь исчезновения Бакшаевой, а Макар все не шел и не шел. Вернулся он ближе к обеду непривычно молчаливым.

– Ты где был?

– На кладбище, – ответил Илюшин и надолго погрузился в размышления, выводя на листе бумаги неразборчивые каракули.

Сергей поначалу смиренно ждал, но затем терпение его лопнуло.