След лисицы на камнях - Елена Михалкова (2018)

Пока Илюшин стерег возвращение хозяина, Бабкин достал из кармана скотч и пудреницу. Мягкой кисточкой в четыре взмаха обработал забытый на столе телефон, распылив бело-розовый порошок по всей поверхности «Самсунга», и быстрыми, точными движениями приклеил к нему полоски скотча.

Ему показалось, что Макар дернулся.

– Идет?

Илюшин коротко мотнул головой и сделал знак: быстрее, быстрее!

– Быстрее некуда, – огрызнулся Сергей.

Он вытащил из кармана квадрат стекла, держа его за боковые стороны, положил на стол и переклеил скотч на стекло. Влажной салфеткой тщательно обтер телефон.

Когда Возняк вернулся, сыщики переминались с ноги на ногу как люди, которых заставили долго ждать.

Григорий поставил на стол чайник, принес из соседней комнаты два стула и керамические чашки.

«Отравит, – сказал себе Бабкин. – Иначе с чего это он такой добрый».

Сам Возняк в категориях доброты о себе вовсе не рассуждал и был бы крайне удивлен, узнай он о мыслях сыщика. Пустой чай, к которому он не принес ни пряника, ни конфеты, ни сахара, был, в сущности, не чем иным, как вариантом прежнего высказывания: «Убирайтесь». Любой из жителей деревни ушел бы, оскорбленный таким приемом.

Московские сыщики расселись и стали пить чай с видимым удовольствием.

«Изгаляются», – решил Возняк.

– В августе вы помогали тушить пожар у Бакшаевой, – сказал Макар, решив зайти с другой стороны.

Григорий едва заметно кивнул.

– Не припомните, кто там был?

Охотник, казалось, задумался. В действительности он взвешивал, не будет ли вреда от его ответа.

– Ну, Красильщиков…

Макар выразительно посмотрел на Бабкина. Поколебавшись, тот достал блокнот, который всегда носил с собой. Сергей полагал, что это лишняя трата чернил, поскольку на второй день они запомнили имена всех обитателей Камышовки, а Возняк, похоже, собирался перечислить от силы пару-тройку фамилий. Однако Илюшин взглядом приказал: «Записывай!», и Бабкин без лишних рассуждений повиновался.

«Красильщиков», – неторопливо вывел он и дописал имя-отчество.

– Надька Бакшаева, – добавил Возняк, следя за его действиями.

«Бакшаева Надежда Павловна».

– Кулешова.

Сергей помедлил, вспоминая имя Кулешовой.

– Капитолина она, – с видимым равнодушием сказал Григорий. – Игнатьевна. – И дождавшись, пока Бабкин занесет Капитолину в свой блокнот, против своей воли добавил: – Буркин, Семен Степанович…

С Возняком происходило что-то странное. Поначалу он не собирался ничего рассказывать, но едва здоровяк начал старательно записывать за ним, словно школьник за учителем, Григорий вновь ощутил себя хозяином положения. Удовлетворение, в котором он не признался бы самому себе, пересилило неприязнь. «Не от меня узнают, так от любого другого», – сказал себе Возняк.

– Гусева. Бурмистров – поддатый притащился. Калабаева только верещала, проку от нее не было.

Он диктовал размеренно, без пауз, очевидно, держа перед глазами всех, кто помогал бороться с огнем. Из его слов складывалась типичная картина подобного рода происшествий: сперва прибежали самые активные и те, кто жил рядом; они, перепуганные близостью страшной угрозы, принялись тушить и кричать, созывая остальных. Кто-то ударил в проржавевший лист железа, висевший возле центрального колодца, от чего этот самый лист, носивший почетное имя «набат», рассыпался на куски. Тогда на огонь стали медленно, как бабочки-инвалиды, слетаться пьяные, нездоровые или совсем уж старики, кому и триста метров пройти было в тягость. Таким образом, процессия участвующих в тушении растянулась во времени на целый час.

– Кто пришел последним? – спросил Илюшин.

Возняк принялся загибать пальцы. Ну, Бурмистров, алкаш. Худяковский бомж, которого надо гнать в три шеи из деревни, поскольку проворонил огонь. Кто еще? Сама Худякова явилась поздно, но участвовала в деле наравне с мужиками.