Рыцарь нашего времени - Елена Михалкова (2008)

Илюшин сделал паузу, оглядел знакомый переулок, словно убеждаясь, что они приехали туда, куда хотели. Солнце играло на крышах домов, под которыми дворники растянули красные ленты ограждений с предупреждающей надписью «Осторожно! Возможно падение снега и наледи!»

– А что случилось потом? – нетерпеливо спросил Сергей.

– Старшему Чешкину пришлось уехать из города. Забыл сказать, что он, несмотря на возраст, активно работает, занимается своей художественной галереей. Потребовалась командировка в другой город, а Полина сидела в больнице с той самой няней, которая когда-то давно помогала деду растить ее. Няня у них была кем-то вроде друга семьи, Владислав Захарович помог пристроить ее в хорошую больницу. Она умирала, об этом все знали.

– Кто остался с Николаем? – спросил Бабкин, догадываясь, какой ответ он услышит.

– Силотский. Он всех успокоил, сказал, чтобы никто ни о чем не тревожился, Коля будет под его присмотром. Им нужно было провести вместе день и ночь, а на следующее утро Владислав Захарович возвращался домой. Вечером Полина улучила время и приехала из больницы, проверила брата, убедилась, что все и в самом деле в порядке: Николай был очень доволен тем, как они с Ланселотом проводят время, смеялся, шутил, был очень оживлен. Она уехала успокоенная и всю ночь провела возле бывшей няни.

– А Чешкин с Силотским?..

– Чешкин с Силотским... – повторил Макар. – Тут, как ты понимаешь, начинается та часть рассказа, достоверность которой уже никто никогда не проверит, потому что известна она со слов единственного человека – Дмитрия Арсеньевича. А Дмитрий Арсеньевич утверждал, что в ту ночь Чешкин казался ему совершенно здоровым: они рассуждали с ним о том, как сложились судьбы у каждого из четверки, и что из этого можно было предугадать в школе, а что нет, затем выпили бутылку красного вина под хороший ужин, заказанный Силотским в ресторане, и разговаривали до полуночи. Ланселот придерживался мнения, что чем старше становится Николай, тем успешнее он изживает из себя проявления болезни. У него имелась теория, объясняющая суицидальные вспышки друга подростковым буйством гормонов: он даже приводил в обоснование какие-то медицинские исследования. Впрочем, это неважно. Около полуночи Силотскому позвонила женщина, одна из его любовниц, и попросила к ней приехать.

– И он согласился? – поразился Сергей.

– Да. Потом, оправдываясь, Ланселот все объяснял своим «кобелизмом», как он это называл...

– Оправдываясь?!

– Ну хорошо, не оправдываясь, а просто объясняясь. Бабенка была его давней любовницей, по которой он сходил с ума, – между прочим, она его бросила, и, полагаю, именно этим объяснялась его тяга к ней. Силотский не терпел поражений. Когда она позвонила ночью, спустя два месяца после разрыва, и попросила его приехать, недвусмысленно сказав, чего она от него хочет, Силотский не выдержал. Он поговорил с другом, упросил его проявить понимание, и Николай, к огромному облегчению Дмитрия Арсеньевича, не просто не стал возражать – напротив, он сам предложил Ланселоту вернуться часам к одиннадцати, за час до приезда Владислава Захаровича. У него, как сказал Чешкин, в голове вертелась одна идея, которую он хотел записать, и эта идея так его увлекла, что он готов был начать немедленно, а присутствие Ланселота его сдерживало. Когда Силотский уходил в предвкушении постельных радостей, Николай уже сидел за столом и писал, махнул ему вслед рукой и даже не встал, чтобы проводить до двери. Разумеется, Дмитрий Арсеньевич рассказывал потом, что он видел перед собой совершенно здорового, искренне увлеченного своим делом человека, который не хотел, чтобы ему мешали.

– Думаю, в какой-то степени так оно и было, – мрачно сказал Сергей.