Ангелы не умирают - Екатерина Оленева (2017)

Я видел, как Рэю это нравилось. Моя боль заводила его, возбуждала.

Огорчало то, что и меня — тоже.

«Нам нравится то, что нас разрушает, — сквозь охватывающую тело агонию, прорвался из памяти голос Ральфа. — Мы, наверное, единственные в мире создания, которые вне всякой аллегории, буквально, способны этим наслаждаться».

Я всегда считал, что это какой-то побочный процесс нашей нечеловеческой физиологии. Как предохранитель.

Люди на определённой стадии разрушения дохнут от болевого шока, а наш организм срабатывает вот таким вот странным образом, переводя боль в удовольствие.

Потому что в отличие от людей мы, Элленджайты, не дохнем.

Мы чувствуем, остро, фаза за фазой, все грани боли, все её искорки, стороны, сливаясь с ней каждый раз полнее, чем с любой из наших многочисленных любовниц.

Это похоже на карусель, с каждым оборотом вращающуюся всё быстрее и быстрее, пока всё не сливается в одну сплошную, нескончаемую ровную линию.

Рука Рэя мешала моему организму себя исцелить и от этого боль усиливалась многократно.

Наконец его алые от моей крови руки оказались полностью на свету, давая мне возможность вздохнуть.

Перед глазами плыли алые круги. А зверь внутри прогрыз себе дорогу от желудка до горла и метался по позвоночнику то вверх, то вниз, точа об меня острые зубы.

— Твоя очередь, сладкий.

Перепачканный моей же кровью палец Рэя скользнул по моим губам.

Нужно сосредоточиться. Нужно придумать нечто такое же, как у него — красивое, эротичное, мучительное, завораживающее.

Беда в том, что если собственная боль меня заводила, то чужие страдания радости не приносили. Именно поэтому, наверное, в итоге я всегда легче ладил с Синтией, чем с Ральфом — Синтия не требовала от меня ответных ударов. Её-то вполне устраивала игра в одни ворота.

Но я сам вызвался играть в эту игру с Рэйем. Нужно идти до конца. Сейчас мой ход.

Два острых кинжала — холодный, тяжёлый металл от наконечника до рукояти, словно одно целое, — легли в ладони. Я вогнал их Рэю в живот.

Сталь вошла рядом, один клинок рядом с другим, почти соприкасаясь. Разведя руки, увеличил разрез.

Металл перестал быть холодным, горячая кровь его быстро согрела.

Внутренности Рэя под моей рукой были ещё горячее. Они почти обжигали пальцы, когда те сжались на одновременно упругом и мягком желудке противника.

У Рэя была железная выдержка. Ни то, что ни один мускул не дрогнул в его лице — оно вообще не изменило выражения. Даже просто маской не застыло.

Тело никак не отреагировало на моё грубое вторжение. Не сбилось, углубившись или ускорившись, дыхание; не напряглись плечи или пресс.

На мгновение меня даже охватили сомнения: чувствует ли этот чёртов клон вообще хоть что-нибудь?! Может быть, его нервная система отличается не только от человеческой, но и от нашей — тоже?

Охваченный наполовину злостью, наполовину исследовательским азартом, я, усилив физическое действие пси-энергией (ага, это новое словечко успел подхватить то ли в какой-то газетёнке, то ли в интернет-паутине) вырвал желудок из его тела, швырнув ему под ноги.

В своё время мы похожим способом развлекались с Ральфом. По себе знаю, это «переживательно» и «выживательно», но ощущения дарит яркие и незабываемые. Вся прелесть в том, что основной пик приходится вовсе не на сам момент утраты органа. Восстанавливаются ткани после подобного эксперимента около суток, при условии нормального состояния организма. Бывает — и дольше. Всё это время переливы и обертоны болевой симфонии ты познаёшь во всей её богатой палитре.

Рэя тоже проняло. Откинув голову, он резко втянул в себя воздух. А когда вновь выпрямился, зрачки у него были сужеными, как у наркомана после принятия дозы.

Ну, по крайней мере, я убедился в том, что играл он честно — боль определённо чувствовал. А мужество противника, даже если вы ненавидите его, всегда вызывает уважение.