Нет кузнечика в траве - Елена Михалкова (2018)

Неисчезающие синяки на худых руках («Олька, я корова! Снова дверь поцеловала всей тушкой»). Водолазка в жаркую погоду («Футболки в стирке; да мне нормально»). Грязные слухи, которые были правдой. Игра в тюремщика и заключенных, придуманная Мариной.

Беги, девочка, беги из этого дома! Слышишь – ключ поворачивается в скважине? Думаешь, ты единственная в поселке умеешь определять настроение вернувшегося мужчины по звукам его шагов?

Прыгай в окно, девочка. Тебе не стоит видеть, что сейчас произойдет, да и просто не стоит оставаться. Он бывает страшен и может обидеть тебя. Он голем, глиняный монстр, науськанный собутыльником. Ему очень редко бывает по-настоящему смешно, – возможно, поэтому он так часто смеется, надеясь имитацией веселья разогнать свою угрюмую тоску.

Лови печенье, девочка. И удирай, сжимая в кулаке хрустящие квадратики, – невинная и счастливая в своем неведении. Тебе хватает горьких открытий, чтобы добавлять к ним новые.

– Блудила девка, – невозмутимо говорят рядом с Олей.

– Да-а-а… А пела хорошо!

– Ох, светлая память!

Кто-то крестится. Кто-то закуривает и разгоняет ладонью дым. Ветер качает ветви березы, за лес уплывает облако, похожее на остров, ласточки срываются с проводов.

– …внутри бы… Отмыть там, прибраться.

– Нельзя. Может, экспертизу будут проводить или еще чего…

– А поминки как?

– До поминок дожить надо.

– Одна, вишь, не дожила, – неуклюже острит кто-то.

Оля задирает голову к небу, как будто там можно разглядеть Марину.

Небо высокое и пустое. Ни облака, ни ласточек.

КатеринаОн нашел тела младенцев. Не помогла ни одна из моих ловушек. Каким-то образом ему удалось обойти их. Удивительно, что здесь до сих пор нет полиции. Но скоро она появится – едва этот человек задаст один-единственный правильный вопрос.

Бессилие разливается во мне грязной лужей, в которой снуют бурые пиявки – мой страх.

Я помню день, когда они появились впервые.

Мне вплели в волосы алую ленту, Мине купили розовые туфли. У нее широкая нога. Отец рассказывал, что сначала искал обувь в детском отделе, но продавщицы подняли его на смех. Нам тоже было смешно – и мне, и Мине, и нашей матери, – когда мы слушали его.

Вся деревня собралась на праздник. В те времена здесь жило куда больше людей. Явились матроны, обсаженные крошечными детьми, словно ивы – птичьими гнездами; приковыляли старухи – их совиные лица таращились из крахмальных платков. Старики и молодые мужчины надели лучшие костюмы. В наших местах «лучший» означает «единственный». Даже мой отец пришел в белоснежной рубашке, под руку с матерью, в те времена еще носившей голубое.

Лиза, наморщив брови, писала на подошве туфли имена своих подруг, иногда вскидывая голову, чтобы пересчитать их. Никого нельзя забыть! Та, чье имя сотрется первой, вскоре сама выйдет замуж. Черные глаза двоюродной сестры Иоанны неотрывно следили за ее руками.

У Иоанны взгляд человека, который что-то потерял, а голос такой, будто она что-то нашла. Мужчины спотыкаются, услышав, как смеется Иоанна. Она была одета скромнее всех гостей, даже руки не открыты. Но когда Иоанна танцует, кажется, будто она пляшет нагишом.

Мы смеялись, хлопали в ладоши, швыряли горсти твердого риса, выкрикивали поздравления. Затем все вместе двинулись к дому, где стояла кровать новобрачных.

У нас есть традиция: первым на постель сажают самого маленького ребенка из всех, кто найдется среди гостей. Какого пола ребенок, таким будет и их первое дитя.

Из толпы вытолкнули малютку Гого: он стеснялся и пытался спрятаться за юбками своих кузин.

– Гого, забирайся на постель!

– Подсадите его!

– Точно ли Гого? Не Мария?

Стали сравнивать возраст детей, и когда выяснилось, что Гого младше, все разразились аплодисментами. Мальчик-первенец – это к счастью.

– Полезай, дурачок!