Ученик - Ханс Русенфельдт, Микаэль Юрт (2017)

Мама ложится на кровати на живот и задирает ночную рубашку. Ее лица он никогда не видит. Оно уткнуто в подушку. Вначале она говорила, как ему надо лечь сверху, что ему делать и как двигаться. Теперь перестала. Молчит. Во всяком случае, сначала. Он точно знает, что произойдет. Никаких отклонений не бывает. Она зовет его, просит сесть рядом, говорит ему, какой он большой и умный, как она рада тому, что он у нее есть, и какой счастливой он ее делает. Затем она берет его руку и заводит под одеяло. Каждый раз все происходит совершенно одинаково.

Через некоторое время слышатся звуки. Из глубины подушки. Звуки он ненавидит. Мечтает, чтобы они исчезли. Звуки означают, что скоро конец. Ему не нравится то, чем они занимаются. Он уже понял, что другие мамы так не делают. Ему это не нравится. Но еще меньше ему нравится то, что наступает после звуков…

– Каждый раз, когда его принуждали к сексу, его потом наказывали. Он утрачивал чистоту. Становился грязным. Он совершал нечто очень плохое, отвратительное, и мама была не в силах на него смотреть.

Отвернувшись от него, она открывает дверь в лишенную окон каморку под лестницей. Он входит и садится. Прямо на холодный пол. Плакать или просить его выпустить не имеет смысла. Тогда будет только хуже. Дольше. Он обхватывает руками колени. Она, не произнося ни слова, закрывает дверь. После тех звуков в подушке она ничего не говорит. Он даже не уверен, были ли это слова. В каморке темно. Он никогда не знает, сколько там сидит. Определять время по часам он не умеет. Никто его не научил. В школе его только начали учить. Он знает целый час, половину и четверти. Но это неважно, здесь у него все равно нет часов. Иногда он думает, что это хорошо. Будь у него часы, он бы знал, сколько просидел взаперти. Тогда он мог бы запаниковать. Подумать, что она о нем забыла. Или уехала. Бросила его. Теперь же время сливается с темнотой. Учительница однажды рассказывала им, что собаки не воспринимают время. Не знают, пробыли они в одиночестве час или целый день. В темноте он – собака. Утрачивает представление. Пять часов это или два дня. Он никогда толком не знает. Просто радуется, когда дверь снова открывается. Как собака.

Он не понимает. И никогда не поймет. Он делает все, что она говорит, и все равно попадает сюда. В темноту и холод. Он никогда сам не предлагает заняться тем, чем они занимаются. Зовет его она. Указывает на кровать. И тем не менее потом не может на него смотреть. Считает его грязным. Уродливым. Ему хочется есть, но голод проходит. С жаждой хуже. Он писает на пол. Он предпочел бы обойтись без этого. Знает, что потом придется вытирать. Когда она откроет дверь. Когда наказание за его поступок закончится. Пока не начнется внушение, чтобы он никогда так больше не делал. Иногда он какает тоже. Если приходится сидеть долго. Он не может сдержаться, когда она долго не открывает…

– Постепенно его выпускают. Он прощен, но это еще не конец. Ему напоминают о его грехах, и чтобы он не повторял их, она берет большой зажим для бумаги и помещает ему на крайнюю плоть. Зажим остается там, пока она не позволяет его снять.

Себастиан видит, как лица у всех искажают гримасы, у Билли и Торкеля, пожалуй, чуть больше.

– Я в это не верю, – опять возник Билли. – Как это возможно, проходить через такое, и чтобы никто не заметил? Ему, вероятно, приходилось довольно много прогуливать школу.