Детство - Василий Панфилов (2019)

— А бью как копытом, — Отвечаю, не забывая оглядываться, — и свинчатки никакой не надобно.

Всё, довёл! В комнате сразу становится шумно и немного душно. Мужики умываются, поливают друг другу над ведром, да байки травят. Потом едим, и я вместе со всеми, как взрослый.

Хотя почему «как»? Взрослый и есть! Пятачок за место на нарах сам зарабатываю, в общий котёл всяко-разное вношу. Когда денюжку, а когда и вот так, как сёдни — печево. Добытчик!

И пусть Ванька кликушествует, что токмо на Великий Пост так хорошо, как сейчас, я могу зарабатывать. Пусть! Неделю всего на Хитровке, ан не в огольцах, а своими силами кормлюсь. Справлюсь.

После ужина мужики посидели немного, обсуждая день и сёрбая кипяток. Потом подымили махрой и почти все легли спать, ворочаясь на подстеленных на нарах тряпках. Несколько, самых молодых и азартных, с часок поиграли в карты, переговариваясь негромко.

Залез наверх и я. На втором етаже мужики спать не любят, так что просторней. Вольготно раскинуться можно! Только что душно, да дым табашный под потолком собирается.

Поворочавшись немного и раздавив несколько клопов, вздыхаю щасливо. А жизня-то налаживается!

Двенадцатая глава

— Утро! Подымайся, народ! — Мужики сонно заворочались на нарах, а Иван Ильич затеребонькал слегонца уполовником по чугуниевому котлу, подымая крышку. Зеваю, сонно потягиваясь и принюхиваясь, скинув с себя тряпьё и сев на нарах. Запахи… ух!

— Гусачника[42] с утра саморанешнего перехватил! — Похвалялся Иван Ильич важно, мешая в котле, — ливера понабрал, да штей и сварил!

Ворча и позёвывая, мужики потянулись к котлу с мисками.

— Скусно! — Похвалил один из старших мужиков, попробовав и расправив лохматые сивые усы, нависающие надо ртом, — Не всякая баба такие шти сварит!

— Обабишься скоро! — Загоготали добродушно мужики помоложе.

— Никшните! — Остудил их Иван Ильич грозно, — Никак в обжорках исть захотели, кровные свои переплачивая? То-то! Сами кашеваром оставили постоянным, хучь и выздоровел уже, теперя не пищите! Нравится хлёбово, хотца скусно и подешевше исть, так и не дразнитеся.

— Так их! — Одобрил сивоусый Пахом Митрич, — А то ишь! Тута мяса мало что не половина, да капуста, да пшено! Сытно так, что до самого вечору брюхо урчать не будет, а ишшо и скусно. А они того! Выкобениваются! В армии кашевар первый опосля унтера, а уж ефрейтор какой так и вовсе — со всем уважением к иму подходит.

— Да мы шутейно! — Засмущалися мужики, — Ты извини, Ильич — не со зла то, а сдуру!

— То-то! — Иван Ильич расправил плечи, — Ну, подходи, народ! Кому мало будет, так опосля подойдёте ишшо, я лишку наготовил, на пузени ваши бездонные!

Подошёл и я вместе со всеми — как равный, ибо свою денюжки тожить сдаю в общий котёл. Добытчик! А значица, взрослый почти мужик, только что усы не растут. Иван Ильич щедро наложил ажно до самых краёв, чуть не с напупинкой. Отойдя чуть, губами снимаю юшку, чтобы под ноги не расплескалося.

— Скуснотища! — Хвалю дядьку от всей душеньки и отхожу в сторону, присаживаясь на нары. Миску на колени, подстелив тряпицу. Черпаю ложкой то капусту с юшкой и пшеном, то ливер, и ем, отдуваяся. Скусно и сытно — страсть! Я так сытно, как здеся, на Хитровке, и не едал никогда. Шутка ли, кажный день по два раза цельную миску наливают, да таку здоровенную, что ажно заталкивать в себя приходится, чтоб вместилося.

То шти, то кулеш, кашу вон давеча грешневую ели. С маслом! И хлеба ржаного кажный раз — кусище почти с фунт, я и половинку одолеть не в силах, с такой-то мисищей. За пазуху прячу, да потом и доедаю. Сытно! Не жисть, а скаска!

Потом ишшо иван-чая кажному — сколько влезет, хоть усцысь потом. Некоторые лакомки сахар достают, но на таких осуждающе смотрят. Балованные!