Всё начинается со лжи - Елена Лабрус (2020)

— Значит, вы меня, как никогда, поймёте. Я тоже растил её один. С пяти лет. А как я мог её растить, когда так любил её мать, что даже не женился после её смерти? А Юлька копия, прямо точная копия матери и всё, что у меня осталось. И я баловал её. Безбожно. Просто ни в чём не мог ей отказать. Лошадь? На! Вертолёт? Два! Косметическую компанию? Купил, не задумываясь. А теперь пожинаю. Хотя врачи мне ещё когда она только взрослеть начала, травкой баловаться, сказали, что таких как она наказывать бесполезно.

— Таких это каких? — удивилась я.

— Она же чёрт в юбке. Одержимый чёрт, хитрый, изворотливый. Она всегда находит крайнего, того, кто решит за неё все проблемы. Меня, Верейского, да хоть вот вас или пилота, пожарного, полицейского, любого случайного человека, прохожего, что под руку подвернулся, если ей надо. Она не задумывается, что кто-то пострадает. А эта её вопиющая склонность к саморазрушению! Ох, сколько я с ней горя хапнул. То она с дороги на Лазурном берегу на машине ушла. Говорила, что отвлеклась, поворот не заметила, а полиция сказала: тормозного следа нет. Тогда хоть с ней никого не было, но машину-то она угнала. То в горах в снегопад потерялась, а полетела, когда объявили, что надвигается буран. Она месяц в гипсе, пилот чудь богу душу не отдал, да ещё лицензии лишился. Но ей плевать. А однажды вышла из вертолёта. Просто зависла над водой, отпустила управление и прыгнула в море.

— В вертолёте тоже кто-то был? — ужаснулась я.

— Ага, бывшая подружка Верейского, которая вертолётом управлять не умела.

Я вытаращила глаза.

— Она погибла?

— Нет, тоже, слава богу, выпрыгнула. А вертолёт врезался в скалы и разбился. Это моя дочь так Верейского добивалась. Не нравилась ей его подружка.

— Добилась? — у меня аж желудок свело, ведь теперь я подружка Верейского.

А если всё это правда, то по ней не то что клиника, по ней дурдом плачет.

— Да. Я разве не сказал? Им она с тех пор и одержима, — усмехнулся Пашутин. — Говорит, любовь, мать её. А сейчас он её бросил. Так что вот это всё, — он показал себе на шею, запястья, имея в виду Юлькины ссадины. — Ох, чую, это всё не просто так, — он тяжко, удручённо и очень искренне вздохнул, прижав руку костяшками пальцев к грудине, словно у него закололо сердце. — Она думала, я его верну. Припугну, пристыжу, на совесть надавлю. Он же и мне в самую душу плюнул — оставил её, беременную, когда он мне нужен, как никогда. Я так на него рассчитывал, — снова тяжело вздохнул Пашутин. — Не смог. Не вернул. Но я его засранца не прощу, пусть так и знает, — явно перепутав меня с мозговправом, делился он наболевшим.

И я ведь слушала, не смея его остановить, хотя и самой впору было хвататься то ли за сердце, то ли за пузырёк с валерианой, то ли просто затыкать уши.

— Владимир Олегович… — хотела я сказать, что мне, наверное, не стоит этого знать.

— Да, да, простите, разволновался, — вздохнул он. — Аж в груди запекло. Переживаю. Юлька же не успокоится, пока его не вернёт. Это не сработает, что-нибудь другое придумает. Четыре года назад придумала, когда он ушёл, и сейчас придумает.

Четыре года назад? Он второй раз повторил эту цифру. Но теперь она прозвучала для меня совсем иначе. Четыре года назад Верейский от Юльки уже уходил? Господи, неужели из-за меня?

В груди болело. Я с трудом вздохнула, а он продолжил:

— Вы не представляете, как я от всего этого устал. А вы: врачебная этика, врачебная этика! Но да бог с ней, с этой Юлькой! Я здесь, собственно, не из-за неё.

Он положил руку на стол. И вот теперь я точно видела, что она чуть заметно подрагивает.

— Я вас слушаю.

Не сказать, чтобы он неловко крякнул, когда произнёс имя, но смущённая скованность движений, когда он полез во внутренний карман пиджака, меня насторожила.

— Из-за Ксении. — Он выложил на стол бумагу. — Вы в этом разбираетесь?