Мертвая зыбь - Юхан Теорин (2015)

Можно было этого и не говорить, потому что Леннарт, проехав не больше двухсот метров, остановил машину у китайского ресторана рядом с городской церковью.

В зале было почти пусто, так что столики у окна, обычно пользующиеся спросом, оказались свободными. Юлия посмотрела на белую церковь за окном и вспомнила то жаркое лето, когда у нее там была конфирмация и она по уши влюбилась в другого конфирманта… как же его звали? Тогда ничего важнее в жизни не было, а сейчас она даже не помнит его имя.

– И все же… что Андерс делал в доме Кантов? – Она дождалась, пока официант примет заказ и уйдет. – Он как-то это объяснил?

– Объяснил… сказал, что искал бриллианты.

– Бриллианты?!

– Я тоже слышал эти сплетни… – сказал Леннарт, глядя в окно. – Будто бы у немцев, которых расстрелял Нильс Кант, был при себе какой-то клад. Военный трофей, так сказать. То, что они награбили в Прибалтике. Какие-то драгоценные камни… И Андерс решил, что Нильс, перед тем как удрать с Эланда, спрятал их в подвале. И начал копать. Копал и копал… так ничего и не нашел. Само собой. Он вообще такой… со странностями.

– А вырезки?

– Нашел в шкафу и зачем-то повесил на стену. Он думает, это Вера их хранила. – Леннарт наконец повернулся к Юлии. – И утверждает, что все время чувствовал ее присутствие. Что она там. В виде привидения.

– Вот как…

Она не стала ему рассказывать, что и она встретилась с привидением. Больше всего Юлии хотелось вообще забыть ту ночь. На языке вертелся еще один вопрос, но она не решалась его задать.

Принесли множество маленьких тарелочек, и Леннарт сам ответил на ее так и не заданный вопрос.

– Андерс утверждает, что он в тот день не видел вашего сына. Его спросили прямым текстом. Сидел дома, на улице, говорит, был такой туман, что собственной руки не видно. А о пропаже услышал только вечером… Никлас Бергман сказал, что, по его мнению, Андерс говорит правду. Он же не стал запираться насчет виллы, сказал все как есть.

Юлия кивнула.

– Так что с этой версией мы закончили. Дальше тут не продвинешься.

Юлия поглядела на свои руки и тихо сказала:

– Я пробовала много раз… не копаться в прошлом, все же говорят… все говорят одно и то же – жизнь продолжается, надо жить. И не получалось. А сейчас, здесь, в Стенвике, что-то произошло. Мне легче. Может быть, не намного, но легче. Я теперь знаю, что могу горевать о Йенсе… оплакивать… а раньше не могла. А вдруг он жив? Как же можно оплакивать живого? – Она подняла глаза на Леннарта. – Так что не зря я сюда приехала. И еще приеду. Повидать папу… и вас.

– Мне очень радостно это слышать, – сказал Леннарт. – Я ведь и сам побывал в такой же ловушке… Прошлое расставляет ловушки, и мы в них застреваем. Мне иной раз было очень плохо… пока не осознал, что месть не делает человека счастливей. Не надо думать о мести, надо жить дальше. Это трудно… но это, я бы сказал, наша обязанность – жить дальше.

– Да… Мертвых надо оставить в покое.

Пуэрто-Лимон, июль 1963 года

Нильс ушел с пляжа Плайа Бонита под Лимоном только к концу пира, когда все вино было выпито. За вечер он опустошил две бутылки чилийского красного вина, но при мысли о том, что ему предстоит, чувствовал себя недостаточно пьяным.

На Плайа Бонита сегодня мало народу, а к вечеру пляж совсем опустел.

Остались только двое. Сидят на песке у маленького костерка, две тени. Что-то напевают, смеются пьяным смехом, обнимают друг друга за плечи. Одна из этих теней – человек, которого Нильс знает под именем Фритьоф Андерссон. А другая тень – их жертва. Нильс мысленно называет его смоландцем, но чаще попросту Borrachon – Алкаш.

Коста-Рика нравится Алкашу куда больше, чем Панама… почему я не приехал сюда раньше, удивляется он. А Лимон – вообще замечательный город. Собственно говоря, домой его не так уж тянет.

– Можешь оставаться столько, сколько захочешь, – успокоил его Нильс.