Джон - Вероника Мелан (2015)

Откуда он? Издалека?

И вообще, он это серьезно – сто тысяч? За поцелуй? Реши Яна написать свою собственную, состоящую из сплошной чуши пьесу, у нее не вышло бы придумать диалогов лучше, чем те, что звучали в этой намозолившей глаза комнате.

– Твое слово?

– Да, мое слово. Оно многое значит. Все.

Ему почему-то верилось. Его тону, его выражению лица, глаз, его интонации. А она что – всерьез рассматривала возможность продать свой поцелуй?

За сто тысяч. Ее месячная зарплата – меньше одной пятой от этой суммы. Полгода житья бесплатно…

А если соврет?

Не соврет. Каська не знала «почему», но знала, что это так, – не соврет. За годы тяжелой жизни научилась отличать.

– Покажи деньги.

После оброненной сухим тоном фразы, она вдруг напомнила себе проститутку – опытную, замшелую, еще лет тридцать назад растерявшую как физическую, так и душевную невинность.

Зашуршала куртка; из кармана на свет вынырнул черный кожаный бумажник. На кофейный столик легли деньги – стопка оранжево-розовых пятитысячных купюр.

– Могу отдать их тебе вперед, – просто, безо всякого презрения в голосе пояснил «псих».

Как ни странно, психа он ей больше не напоминал – скорее, демона под личиной, профессионального манипулятора человеческой алчностью. А алчность была, да, – пузырилась, шелестела под кожей змеей, заполняла собой все телесное пространство – руки, ноги, сердце, голову, остатки разума. Хотелось наклониться вперед, схватить деньги, засунуть их в самый дальний карман, плотно прижать и похлопать. А потом… Потом хоть трава ни расти.

Яна с ужасом дивилась произошедшим внутри нее изменениям – понадобилась всего минута, несколько умных фраз и пачка денег, чтобы ее мировосприятие целиком и полностью поменялось: диалог теперь казался интересным, комната почти уютной, а лицо мужчины напротив вполне даже нормальным, пригодным для… поцелуя.

Одного поцелуя.

Боже, она даже думает, как проститутка. Как настоящая проститутка! Нет, Каська никогда не презирала представительниц древней профессии, но и пополнять их ряды, как ни странно, не спешила. Считала так: пока есть руки, ноги и голова, можно поработать ими, а не тем, чем Господь отличил от мужчины женщину. А то потом не отмоешься, не забудешь, что сдался…

А она, кажется, сдавалась – вот прямо сейчас.

«Нет, просто он… на самом деле симпатичный…»

«Три минуты назад он им не был, – язвил внутренний голос. – Зато симпатичным его сделали пятитысячки…»

«Неправда. Просто… из-за последних фраз он перестал меня пугать. И я стала по-другому на него смотреть…»

«Да, как обладательница ста тысяч за один единственный поцелуй. В этом случае на кого хочешь станешь смотреть иначе…»

«Заткнись».

Внутренний голос пришлось унять.

Так, спокойно – вдох-выдох, вдох-выдох.

– Почему тебе так важно, чтобы я тебя поцеловала? – нужно забыть о деньгах, дело не в них – в чем-то еще. Она ведь понимает, что нечто важное – может быть, самое важное – осталось за кадром, несказанным и утаенным. – На эти деньги ты можешь снять проститутку. Не одну – пять-десять проституток.

– Не могу, – ответили ей спокойно.

– Можешь.

– Не могу.

И тишина. Сидящие друг напротив друга отражения мужчины и женщины в выпуклом экране телевизора.

– Почему не можешь? Ты, вообще,… давно был с женщиной?

– Давно.

«Насколько давно?» – хотелось спросить прямо, но не позволила вдруг проснувшаяся совесть; до ломоты в суставах хотелось курить.

– Очень давно, – ответили на невысказанный Каськин вопрос прямо.

«Почему?»

Этот вопрос она тоже не рискнула задать вслух – не захотела напоминать себе беспринципную, лезущую в чужую душу грязными пальцами особу. Пусть даже в такую странную душу, как у сидящего напротив человека.

Мог бы изнасиловать. Но не стал.