Одиночка - Виктор Гавура (2021)

‒ Я увольняюсь. А это мое заявление об уходе! ‒ сказал Павел и со всего плеча швырнул самородок в окно. Как из пушки выпалил! Вслед за самородком на улицу вылетел весь стеклопакет.

‒ Возражения есть? Или мне необходимо отработать положенные две недели? ‒ вежливо осведомился Павел. Ему показалось, что он слышит, как в голове у Поганевича с адской скоростью вертятся шестеренки мыслей, в поисках выхода из этой невыносимой ситуации.

‒ Нет-нет, не надо! Мы договорились… Комплементарно! Огромное вам спасибо! За сотрудничество… – с лакейской предупредительностью закивал головой Поганевич. Как все невежественные наглецы, он быстро переходил от высокомерия к низкой подобострастности.

Поганевич как-то снизу, исподтишка взглянул на Павла ненавидящими глазами и быстро отвел их в сторону. С безошибочным инстинктом деспота, который сам всю жизнь тиранил других, он понял, что Павел ему не по зубам. Губы его шевелились, беззвучно произнося нечто совершенно нелицеприятное, но вслух он не сказал ничего. Выражение его лица вошло в сокровищницу дорогих Павлу воспоминаний.

‒ Шайзе![10] ‒ сказал Павел, вместо «до свидания» и вышел.

То было единственное ругательство, которое позволял себе его дед, да и то, когда жизнь заедала или болела культя. Кашлянув несколько раз, Поганевич прошептал ему вслед задушенным голосом:

– Это вам так не пройдет… ‒ он был патологически злопамятный и жестоко мстил за малейшую обиду.

В приемной Павла подстерегала Таня Кац. Она поспешно сняла с физиономии злорадное выражение, изобразив сочувствующую гримасу. Павел прошел мимо, не обратив на нее внимания.

– Вот и все, я уволился, – устало сказал Павел, зайдя в кабинет к Зябкиной проститься. ‒ Тебе подарок, не забывай об Алых парусах… ‒ с глупой, и до боли грустной улыбкой, протянул ей картину из своего кабинета.

‒ Поставь там… За шифоньер, ‒ мельком взглянув на нее, определила ей место Зябкина, помахав рукой, как будто сушила лак на ногтях.

– Что ты теперь будешь делать? – безразлично спросила она, нанося тушь на ресницы перед раскрытой пудреницей.

– В свободное от безделья время буду отдыхать, – улыбнулся Павел. – Днем буду любоваться облаками, а ночью, звездами.

«Так хочется открыть душу! Хотя бы небу…» ‒ подумалось ему.

– А если серьезно? – спросила Зябкина, сосредоточенно рассматривая в зеркальце прыщ на носу. Сейчас для нее не было занятия важнее.

– Если серьезно, то буду размышлять над проблемами усовершенствования мира. Работа не пыльная и хорошо мне знакомая, – серьезно ответил Павел, внутренне, улыбаясь.

А жизнь не такая уж плохая штука, если ты способен на смелые поступки.

Глава 7

И потекли дни без спешки и суеты.

Павел давно хотел пожить в собственной квартире праздным гостем. Теперь он имел в своем распоряжении сколько угодно времени, и весь мир в придачу, и мог распоряжаться и тем, и другим, как ему заблагорассудится. Он впервые в жизни чувствовал себя совершенно свободным. Забывая, что свобода, опасна в своей безграничности. Все о нем забыли, никто в нем больше не нуждался и он этим ничуть не тяготился. Он не знал, что всем больным, кто его разыскивал, Поганевич приказал говорить, что Павел умер: трагически погиб, случайно угодив под асфальтовый каток, «так что и хоронить от него было нечего…»

Главным занятием Павла теперь стало ничегонеделание. Каждое утро он просыпался в пятом часу утра, когда в квартире за стеной начинала лаять чья-то собака. Она, то лаяла, то выла, как волк, и не понять было, это собака или волк? А под окнами отключали сигнализации, заводили и разогревали моторы своих автомобилей его соседи. Он набирался терпения и ждал, когда они вдоволь наоравшись между собой и со своими домочадцами с балконов разных этажей, и отстучав положенное металлом дверей, сигналя и перекликаясь дурными голосами, разъезжались по своим делам.