Оцепенение - Камилла Гребе (2020)

Я подбегаю к ней, останавливаюсь, упираюсь руками в колени и пытаюсь отдышаться.

Малин бросает на меня встревоженный взгляд, очень осторожно простукивает дверь и изучает замок.

– Металлическая дверь. Тут нам не пройти.

– Может, попробуем позвонить? Как нормальные люди?

– Давай. А я проверю окна.

Малин исчезает, а я выпрямляюсь и вытираю пот со лба.

Нажимаю кнопку звонка. Слышу, как внутри дома раздается сигнал.

Ничего не происходит.

Нажимаю снова и снова, но никто не открывает. В доме тихо. Ракель не открывает, и мне становится не по себе.

Малин возвращается, качая головой.

– Я слышала какой-то звук. Похожий на крик. Может, лучше подождать подкрепления?

Я смотрю на мою беременную коллегу и понимаю, что она права. Врываться туда одним – просто безумие. И против всех правил. Не говоря уже о том, что беременным полицейским нельзя пользоваться служебным оружием. Но я чувствую, что медлить нельзя.

– Нужно попасть внутрь, – говорю я.

– На окнах железные решетки. Она явно боялась грабителей. А к террасе не подобраться – она прямо на скале.

Я окидываю взглядом белый деревянный дом с резными ставнями и решетками на окнах.

– У нас еще лежит в машине тот трос?

– Думаю, да. Что ты задумал? Мы с тобой не самые спортивные полицейские, по тросу мы в дом не заберемся, – улыбается Малин.

– Нет. Но с его помощью мы вырвем вот это окно, – указываю я и встречаю скептический взгляд.

Я закрепляю трос и дергаю.

– Готово? – кричит Малин.

– Готово, – отвечаю я.

Снова тишина. Потом хлопок автомобильной двери и шум двигателя.

Металлический трос натягивается. В раме вокруг креплений железной решетки появляются трещины. Они становятся глубже. Малин добавляет газа, и я слышу, как колеса царапают сухой гравий. Через секунду решетка срывается с адским шумом, отлетает прочь и приземляется в траву у калитки.

Я оборачиваю пиджаком кулак, разбиваю стекло, просовываю в окно руку и открываю его изнутри.

Малин бежит ко мне по лужайке.

– Я первая, – говорит она, гибко перемахивает через подоконник и протягивает мне руку. С ее помощью я влезаю внутрь.

Мы в спальне с больничной кроватью и какой-то странной конструкцией для инвалидов. В комнате две двери. Одна явно ведет в коридор.

Пол залит кровью и усыпан стеклом и красными розами. Малин достает пистолет и снимает его с предохранителя. Я следую ее примеру.

– Туда, – она показывает на кровавые следы, ведущие в гостиную.

Белое кресло перевернуто. Пол вокруг него тоже весь в кровавых пятнах. Разбитый цветочный горшок на полу.

Из открытой балконной двери видно террасу, окруженную низкой белой оградой. И посреди нее дыра. Как будто кто-то выбил доски. И совсем рядом с этой дырой, крепко держась за саму перекладину, кто-то висит.

Я бегу туда. И в ту же секунду я уже не здесь, не в доме Ракель в Стувшере. Я дома на Карлавэген с Надей, которая еще…

Я бегу.

Я бегу так, словно это этого зависит моя жизнь. Бегу, потому что должен, потому что иного выбора у меня нет. Нельзя дать своему ребенку упасть. Это то, что ни один родитель не может себе позволить.

– Надя! – воплю я при виде рук, вцепившихся в забор. – Надя!

Мне так страшно… Ужасно страшно. Я уже знаю, чем это может закончиться. Но я бросаюсь вперед. Потому что так поступают все родители. Ради своего ребенка они готовы на все.

На все на свете.

И я успеваю добежать, успеваю схватить ее за руку. Но рука выскальзывает из моей.

– Я ее теряю! – кричу я и в этот миг вижу рядом Малин и вспоминаю, где нахожусь на самом деле – в Стувшере, а Надя – в больнице, в коме после падения.

Я возвращаюсь в реальность, в которой я не успел.

Но эту женщину я еще могу успеть спасти. Этой женщине я не дам упасть.

Малин хватает женщину за предплечье и упирается в столбик забора.