Ниточка к сердцу - Эрик Рассел (2022)

– Мы не приводили это существо к присяге, так как не знаем, какую присягу оно могло бы принести. Его представления об этике – если таковые вообще наличествуют – весьма специфичны и имеют мало общего с нашими. Нам лишь известна его абсолютно неправдоподобная и явно выдуманная история. Вряд ли кто-нибудь сможет поверить в нее, поэтому любого, кто сочтет его бессовестным лжецом, не в чем упрекнуть.

Большие глаза Маета закрылись, на лице возникла гримаса боли, но господин Обвинитель решительно продолжил:

– И хотя вопрос о том, говорит ли оно нам правду или нет, может стать предметом для дальнейших дискуссий, у нас все же есть ряд доказательств, основанных на конкретных фактах. К примеру, мы знаем, что он не уважает частную собственность и закон, в то время как данные формы проявления уважения являются краеугольными камнями нашей цивилизации, которую мы строили веками и собираемся защищать от всяческих посягательств извне.

Здесь он явно перестарался. Мает было слишком маленьким, большеглазым и одиноким существом, чтобы в нем можно было увидеть безжалостного разрушителя цивилизаций. Тем не менее, нарисованная Обвинителем картина вполне могла повлиять на общественное мнение. Тысячи, а, возможно, и миллионы сказали бы, что при возникновении сомнений, лучше перестраховаться.

– Это вор. Более того, вор, который сам признался, что он обокрал не только нас, но и своих сородичей! – заявил представитель обвинения, практически неосознанно применяя к подсудимому местоимение уже не среднего, а мужского рода. – Разрушитель, причем наделенный интеллектом. Вполне возможно, что он – предвестник полчищ других разрушителей. Я отдаю себе отчет в своих словах, ведь за одним может последовать целая армия. – Отбросив вопрос о том, где эта предполагаемая армия отыщет немалое скопище блуждающих в космосе астероидов, он добавил: – Десятки армий!

Он говорил то громко, то тихо, то ужесточал, то смягчал голос, мастерски играя на эмоциях своих слушателей, как музыкант – на огромном органе. То взывал к мировому патриотизму, то потакал узости мышления, то оправдывал предрассудки, то усиливал страхи: страхи за себя, страхи перед другими, страхи перед всем, что кажется странным, страхи перед будущим, страхи перед неведомым. Серьезность, насмешки, высокопарность, сарказм, – он пустил в ход весь свой арсенал оратора.

– Он, – сказал господин Обвинитель, указывая на Маета и по-прежнему говоря о нем в мужском роде, – просит, чтобы его приняли здесь как гражданина этой планеты. Готовы ли мы сделать это, невзирая на все его недостатки и причуды, на все его сверхъестественные способности и эксцентричные наклонности, на все потаенные мотивы, которые могут всплыть на поверхность, когда уже будет слишком поздно? И даже если он в действительности так чист и непорочен, каким пытается выставить себя перед нами, не лучше ли будет проявить вопиющую несправедливость к нему одному, чем обречь на бесконечно более страшную несправедливость миллионы?

Он с вызовом огляделся по сторонам.

– Если мы примем его как беженца, то где он будет жить? Кто примет в свое общество существо, которое не в силах понять среднестатистический человек? – Он коротко и резко рассмеялся. – Ах да, некоторые люди предлагали поселить его у себя дома. Как бы невероятно это ни звучало, но нашлись те, кому оказалась небезразлична его судьба.

Подняв вверх письмо, чтобы его все видели, он продолжил:

– Этот человек предлагает ему жилье. Почему? Видите ли, автор письма заявляет, что он сам был шипастой тварью из системы Проциона в своем восьмом воплощении. – Обвинитель швырнул письмо на стол. – Среди нас всегда попадаются психи. К счастью, курс человеческой истории будут определять разумные граждане, а не конченые дегенераты.

Следующие полчаса его слова лились непрерывным потоком, а закончилось все так: