Вопрос смерти и жизни - Ирвин Ялом, Мэрилин Ялом (2021)

Прошло много недель, прежде чем я решился открыть дверь ее кабинета. Даже сейчас, через шесть недель после ее смерти, я все еще не отваживаюсь заходить в комнату и стараюсь не смотреть на ее стол. Я не хочу прикасаться к вещам Мэрилин. Не хочу их хранить, не хочу их выбрасывать. Я вообще не хочу ими распоряжаться. Да, я веду себя по-детски, но мне все равно. Много лет я консультировал пациентов, потерявших близких; у многих не было большой семьи, которая могла бы ликвидировать все следы умершего. Когда я думаю о них, мне становится стыдно.

Портрет Мэрилин стоит в углу гостиной, лицом к стене. Я увидел эту великолепную фотографию в ее некрологе в «Вашингтон пост», и она мне так понравилась, что я разыскал негатив и попросил моего сына Рида, опытного фотографа, распечатать его. Он вставил портрет в рамку и привез мне на Рождество. Первые несколько дней я часто смотрел на фотографию, но всякий раз без исключения испытывал такую боль, что в конце концов повернул портрет лицом к стене. Время от времени я подхожу к нему, делаю глубокий вдох и смотрю прямо на Мэрилин. Как же она прекрасна! Ее губы словно произносят: «Не забывай меня… Ты и я навсегда… Не забывай меня». Я отворачиваюсь, мне больно. Так больно, что мое сердце разрывается. Я плачу навзрыд. Я не знаю, что делать.

Как мне поступить: осознанно избавить себя от этих страданий или, наоборот, продолжать смотреть на снимок и плакать? Я знаю, что придет время, когда я повешу эту фотографию на стену и смогу разглядывать ее с большим удовольствием. Наши глаза встретятся; мы оба будем преисполнены любовью и благодарностью за то, что смогли прожить эту жизнь вместе. Когда я печатаю эти строки, по моим щекам текут слезы. Я останавливаюсь, промокаю глаза и смотрю в окно на ветви нашего дуба, тянущиеся к ясному голубому небу.

За последнее время произошло множество вещей, которыми я мечтаю поделиться с Мэрилин. Я узнаю, что «Максимарт», маленькая аптека по соседству, которой мы покровительствовали более сорока лет, только что закрылась навсегда, и тут же представляю, как сообщаю эту новость Мэрилин. Конечно, она бы очень огорчилась. А недавно, во время рождественских каникул, два наших старших сына, которые годами отказывались играть друг с другом в шахматы, охотно сыграли несколько партиек. Один из них – прежде ярый противник пинокля – теперь изучает правила и время от времени не прочь перекинуться в картишки со своими братьями или со мной. И шахматы, и пинокль – все это говорит о том, что мы стали ближе. Горе сплотило нашу семью. О, как бы мне хотелось рассказать об этом Мэрилин! Она была бы так рада.

Читая о других скорбящих людях, я убеждаюсь, что им свойственны крайне разнообразные модели поведения. На днях я наткнулся на одну короткую статью, автор которой регулярно прослушивает старое голосовое сообщение от жены, сохранившееся в его телефоне. Я вздрагиваю, когда читаю его откровения: мне было бы слишком больно слушать голос Мэрилин. Боюсь, это может привести к зацикливанию на чувстве утраты и помешать ему начать новую жизнь. Впрочем, не исключено, что я слишком суров. Каждый переживает горе по-своему.

В другой статье была приведена неутешительная статистика: оказывается, что у мужчин, недавно потерявших своих жен, риск умереть в течение следующих четырех лет гораздо выше, чем у остальной части мужского населения. Особенно пугающе выглядит прогноз для вдовцов, которые сильно зависели от покойной супруги в плане удовольствий или самооценки. И все же меня это не беспокоит: странно, как мало я теперь думаю о смерти. Раньше я часто – даже слишком часто – мучился страхом смерти. До сих пор помню ночные кошмары, которые снились мне много лет назад, когда я работал с пациентами, умирающими от рака. Но теперь от этого страха не осталось и следа. Меня совершенно не волнует мысль о собственной кончине.

Глава 25. Секс и горе

45 дней спустя