Если считать, что глупость заслуживает такого исключительного наказания, как смерть, то Александрос получил то, что заслужил. Стратос и Тони, понятно, приняли его с известной осторожностью, но скоро разногласия были устранены, последовала сцена примирения и прощения, еще больше внушающая доверие благодаря присутствию Софии и Джозефа. В более благоприятный момент Стратос поделил бы добычу, и каждый из троих сообщников пошел бы своей дорогой, но в то время самым благоразумным для них было затаиться до тех пор, пока драгоценностям со временем не откроется дорога на рынок. Так и порешив, вся семейка (напоенная и накормленная Тони, как в Сохо) отправилась проводить Александроса до его деревни, но по дороге снова возник спор о распределении драгоценностей, который сразу же вылился в новую ссору. Тут Александрос схватился за пистолет…

Скорее всего, Александрос не был до такой степени глуп или доверчив, как изобразил его рассказчик. Стратос, не переставая, клялся, что он и не помышлял об убийстве. Джозеф убил Александроса, Джозеф и в Марка стрелял и по собственной инициативе, без всякого указания Стратоса пошел удостовериться в смерти Марка. Что касается Колина, которого утащили в момент пьяного смятения и охватившей всех паники, то Стратос клялся, что именно он дал приказ освободить мальчика и (никто не усомнился в этом) сестра его может подтвердить, что так оно и есть.

И наконец, нападение на меня… А что тут оставалось делать? Он отправился на обычную проверку своего добра и обнаружил, что девушка, которая, как он подозревал, связана с таинственным исчезновением Джозефа, ныряет за его ловушками. Он поступил лишь так, как поступил бы каждый на его месте, – было очевидно, что собрание вполне с ним согласилось, – во всяком случае (тут он еще раз поклялся), он не собирался убивать меня, хотел только попугать.

Все это происходило еще до наступления утра. Но вот первые объяснения закончились, наша история выстроилась, была оценена и наконец принята. Кто-то явился из гостиницы с кофе для всех и со стаканами родниковой воды. Занимался рассвет. Айос-Георгиос благополучно угомонился, пережив самую крупную сенсацию со времени высадки в бухте Суда[49].

Я сидела усталая, сонная, теплая, с болезненно пульсирующим порезом на бедре, привалившись к Марку, обнимающему меня здоровой рукой. Воздух в каюте был синевато-серый от дыма, а стены вибрировали от шума голосов и звона стаканов, когда кулаки выразительно ударяли по маленькому столику. Я уже давно перестала следить за потоком греческой скороговорки. Оставь это Марку, сонно подумала я, оставь все это Марку. Мое участие на этом закончилось, с остальным пусть разбирается сам, а мы можем отправляться отсюда и наконец без помех использовать то, что осталось от наших отпусков… наших…

Воспоминание блеснуло, как лезвие ножа, словно струя холодного воздуха пронзила дым каюты. Я резко высвободилась из объятий Марка.

– Марк! Марк, очнись! Фрэнсис!

Он заморгал.

– Ты что хочешь сказать?.. Боже мой, конечно, я начисто забыл! Она, должно быть, осталась там, в заливе!

– Вот именно! Сидит на скале с вывихнутой ногой. Фрэнсис, я имею в виду, не скалу! О господи, как только мы могли? Дважды я вспоминала, по крайней мере… но забыла…

– Не раскисай, – добродушно сказал Марк. – Послушай, голубушка, не надо паники, все с ней будет в порядке. Поверь мне, не прошло и полутора часов, как мы тебя подобрали. Если мы прямо сейчас вернемся…

– Дело не в этом! Она будет гадать, что случилось! Она, наверное, там с ума сходит.

– Ну уж нет, – живо заговорил он. – Она наверняка видела, как мы тебя вытаскивали. Ведь она же звала на помощь, когда ты была в воде и на тебя налетел Стратос. Именно на шум, который она подняла, мы и обратили внимание… да еще на странные вспышки огней, когда мы были совсем рядом. Ну а когда подошли вплотную, я начисто забыл о ней. Ах да, она еще швырнула камнем в Стратоса.

– Правда? Вот молодец! И попала в него?