Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила - Мэри Стюарт (2018)

– Повторять не буду, – напыщенно заявила тетушка и сверкнула в мою сторону рубином, словно намереваясь сжечь меня дотла.

Ей это удалось. Я сдалась.

– Ладно, я ему так и передам. Чарльз будет рад узнать, что я нашла вас в добром здравии. Хотите, чтобы мы прислали вам что-нибудь из Англии? Например, книги?

– Спасибо, детка, я могу достать все, что захочу. Теперь иди, я устала. Передай всем своим привет, только скажи, чтобы не вздумали забрасывать меня письмами. Не хочу. Я все равно не отвечу. Когда я умру, Джон вам сообщит. Нет, не надо меня целовать. Ты девочка хорошенькая, мне с тобой понравилось, а теперь иди.

– Мне тоже очень понравилось у вас, тетя Гарриет. Спасибо, что разрешили мне войти. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Джон, как только проводишь ее до комнаты, сразу возвращайся, понял? Халида! Эта дуреха собирается всю ночь копаться с моими таблетками? Ага, вот и ты. Не забудь, что я сказала, Джон, тотчас возвращайся.

– Конечно, – с явным облегчением согласился мистер Летман.

Он уже довел меня почти до дверей.

Эта сцена не походила на расставание навсегда, слишком мало в ней было торжественности, и в то же время взятый тон казался единственно правильным. На мгновение я остановилась в дверях и обернулась. Халида снова возилась у комода, вытряхивая что-то на ладонь из небольшой склянки. Позади нее, как черная гора, заслоненная оранжевым мерцанием лампы, громоздилась кровать. Когда Халида направилась к ступенькам, в черном сумраке у изножья кровати мелькнула маленькая, проворная серая тень. У меня мурашки поползли по коже: неужели даже в спальне здесь водятся крысы? Но тут юркое существо вспрыгнуло на кровать, крупная белая рука высунулась из-за занавески и принялась поглаживать зверька. Это был котенок.

К тому же полудикий. Когда Халида присела на край постели, котенок отпрыгнул в сторону и исчез. Девушка склонилась к старухе, почти невидимой под грудой одеял, и протянула ей воду в высоком гравированном бокале. Платье из зеленого шелка колыхнулось и переливчато замерцало в лучах лампы. Сцена казалась отрывком из далекого, невероятного спектакля, поставленного на плохо освещенных подмостках, спектакля, где не было места ни мне, ни Чарльзу, ни вообще дневному свету.

Я торопливо направилась вслед за Джоном Летманом, освещавшим дорогу фонариком.

На мгновение луч фонарика метнулся вверх, осветив мое лицо.

– Что с вами? Замерзли?

– Нет. Ничего страшного. – Я набрала полную грудь воздуха. – Как чудесно снова оказаться на свежем воздухе. Вы правы, табак у нее крепковат.

– Разве дело только в табаке? Мне показалось, разговор вас огорчил.

– В какой-то мере да, – призналась я. – Должна сказать, все это довольно странно, и говорить с ней было нелегко.

– В каком отношении?

– Ну, как сказать… Впрочем, вы, наверно, к этому привыкли. К тому, что она непоследовательна, забывчива, а вначале все время старалась меня уколоть. И… да и выглядит она так чудно, и курит кальян… Боюсь, я временами была нетактична, но я слышала, что она не любит тех, кто всегда с ней соглашается, и считала, что лучше напрямик выкладывать ей всю правду. Мне показалось, что я ее расстроила, особенно тогда, когда она начала бормотать и ворчать, но потом я решила, что так, пожалуй, лучше. Правда?

– Ничуть она не расстроилась. Поверьте мне на слово, она не шутила, когда сказала, что разговор ей понравился.

Мне подумалось, что Летман слишком краток и грубоват. Но неприятное впечатление рассеялось, когда он добавил:

– Вам следовало раньше сказать мне об этом кузене Чарльзе. Я бы попробовал ее уговорить.

– Да, я, пожалуй, сделала глупость. Мне хотелось сначала самой посмотреть, куда ветер дует. Как вы считаете, она может передумать?