Гуревич, разумеется, рассказывал Савве о работе, главным образом о тех трудностях, с которыми ему приходилось сталкиваться ежедневно – а трудностей в этом деле хватало. Очевидно, что альфой и омегой эффективного подавления чужого сигнала были когерентность, совпадение частот сигналов передачи и подавления, волновых пиков и впадин. Подобное уничтожалось подобным – всегда; вот только в данном невидимом противостоянии брони и снаряда пока уверенно побеждала броня: частоты передающего сигнала постоянно менялись в псевдослучайной последовательности и не было никакой возможности эти изменения отследить – все равно что пытаться угадать, какое число загадано противником в диапазоне от единицы до триллиона. Можно было бы использовать заградительные широкополосные помехи, глушившие весь диапазон передачи, но применение БЧХ-кода[3] сделало это неэффективным: любого прорвавшегося фрагмента начального сообщения было довольно, чтобы восстановить его полностью. В ход шли скрытые помехи, импульсные сигналы, но удовлетворительного и полностью эффективного решения не находилось. Дело дошло до радикальных идей, вплоть до подводного атомного взрыва, который на долгое время создаст уровень помех такого масштаба, что сделает невозможным никакое акустическое обнаружение чего-либо, и тогда подводные лодки смогут подойти к супостату на дистанцию поражения – правда, и сами они будут двигаться, полагаясь только на старомодные компасы, перископы и зоркие глаза капитана, чего в современных условиях, мягко говоря, маловато. Гуревич предложил решение в виде создания сигнала такого высокого энергопотенциала, что просто сожжет к чертям все системы приема и передачи противника; правда, для этого предполагалось использовать космические спутники с фазированными антенными решетками, и сложность инженерной реализации на каждом этапе проекта возрастала по экспоненте.

Савва, по обыкновению полуприкрыв веки, слушал рассказы про далекие авианосцы и многоцелевые подлодки, импульсные высокочастотные сигналы и код Рида – Соломона[4], про AWACS и JTIDS[5], меняющиеся каждые шесть микросекунд частоты, – казалось, что слушал рассеянно, изредка задавая вопросы, но на самом деле складывая в памяти, как сумму данных интересной задачи, все, о чем повествовал Гуревич.

Как-то за очередной партией Савва пытался объяснить товарищу свое понимание принципа квантовой неопределенности и многомировую интерпретацию Эверетта на примере шахмат.

– В квантовой физике принцип неопределенности – это фундаментальное соображение, – говорил он, неспешно расставляя фигуры. – Если совсем просто, то он означает, что невозможно точно измерить две характеристики частицы, например фотона, и чем точнее устанавливается один параметр, тем более неопределен второй. То есть мы никогда не сможем определить одновременно координаты и вектор движения субатомной частицы. Это связано с корпускулярно-волновым дуализмом, а именно со способностью элементарных частиц проявлять свойства, присущие и волне, и частице. Собственно, они и есть одновременно и волны, и частицы. Это понятно?

– Безусловно, – соврал Гуревич.

– Это очень, очень простое объяснение, – предупредил Савва. – Такое простое, что почти неправильное. Про то, как незаряженный пион распадается на два фотона, я тебе рассказывать не собираюсь.

– Спасибо, дружище!

– Так вот. Дуализм – это очень значимый элемент квантовой физики; второй принципиально важный – неопределенность. При попытках оценить движение субатомных частиц в ходе эксперимента мы можем с большей или меньшей уверенностью сказать только о начальной и финишной точках отрезка движения, но о его траектории судить невозможно. Поэтому принято считать, что, например, электрон или фотон идет одновременно по всем возможным траекториям, реализует все мыслимые сценарии своего движения, чтобы в итоге оказаться в конечной точке.

– Но это ведь просто некое допущение, верно? – уточнил Гуревич.