Город чудес - Роберт Джексон Беннетт (2019)

— Если бы ты попала в одну из этих банок со второго или первого выстрела, я был бы поражен, — говорит Сигруд. — Мы здесь не для того, чтобы учиться меткости, Тати. Это все равно что ждать от человека, который впервые сел за руль, победы в автогонках. Я хочу, чтобы ты поняла, как работает машина. Что она делает и как это ощущается. Больше ничего.

Поразмыслив, она кивает. В течение следующих секунд опустошает обойму. Все мимо. Но с каждым новым выстрелом у нее прибавляется уверенности.

Она тратит еще три обоймы и в середине четвертой наконец-то попадает в банку.

— У меня получилось! — изумленно восклицает Тати. — Получилось!

— Получилось, — говорит Сигруд. Это была, скорее всего, не та банка, в которую она целилась, но дрейлинг не отнимает у девушки победу.

— Ух, как болит плечо. Я когда-нибудь к этому привыкну?

— Привыкнешь, — говорит Сигруд. — Или нет. Все зависит от тебя. Хочешь продолжить?

Она размышляет.

— Да.

Он кивает на банки.

— Хочу, чтобы ты попала в каждую хотя бы один раз.

У нее от изумления открывается рот.

— В каждую?!

— Да.

— Ты же вроде бы сказал, что мы не будем учиться меткости!

— Если человек хочет учиться, у него должна быть цель. Можешь подойти чуть ближе, если пожелаешь.

— Но… у нас боеприпасы не закончатся?

— Ну, у тети Ивонны их довольно много. Это меня не касается. Я хочу, чтобы ты поняла, каково это — поразить все мишени.

— Но у меня болят руки.

— Тогда они должны стать сильнее.

Она обиженно зыркает на него.

— Или ты хотела сегодня заняться чем-то другим? — спрашивает Сигруд.

Ворча, Тати проводит следующие два часа, стреляя из «Камаля». Она жалуется, что это больно, утомительно и уныло. Сигруд не возражает — она, безусловно, права. Но в ответ на ее жалобы он молчит. Он ждет и наблюдает. Всякий раз она берет винташ и пробует опять.

У нее получается одновременно лучше и хуже. Она понимает, как работает винташ, но теперь верхняя часть ее тела устала. «Но она должна и этому научиться, — думает Сигруд. — Как стрелять, когда у тебя силы на исходе».

Наконец она поражает последнюю банку. Когда она хрипло и измученно вскрикивает от радости, Сигруд улыбается.

— У тебя получилось, — говорит он.

— Наконец-то, — отвечает Тати. — Пропади оно все пропадом, ну наконец-то.

Сигруд вскидывает брови, делая вид, что не заметил этого чрезмерного увлечения взрослым языком. Он ждет, пока она поставит винташ на предохранитель, потом забирает оружие и показывает, как вытащить обойму.

— Давай что-нибудь поедим.

* * *

Они сидят в лучах заката и едят черный хлеб с ярко-желтым сыром.

— Мама не позволяла мне делать ничего подобного, — говорит Тати с набитым ртом. — Она не разрешала мне заниматься опасными вещами или… ну, я не знаю. Развлекаться. Казалось бы, она должна была научить меня этому.

Сигруд качает головой.

— У Шары была нелегкая жизнь. Ненормальная. И она точно не развлекалась. Думаю, она хотела, чтобы твоя жизнь была другой.

Тати вздыхает, как самый настоящий подросток.

— Снова-здорово. Я как зверь в клетке, которого кормят по расписанию.

Сигруд отламывает еще кусок сыра. Ему вновь приходит в голову, что это может оказаться правдой: вдруг Шара, опасаясь истинной природы своей дочери, загнала ее в ловушку, как волка? Ему трудно представить, чтобы Шара пошла на такое, но за тринадцать лет человек способен измениться. И Шара могла знать больше, чем он.

— Почему ты плакал, когда впервые пришел сюда? — спрашивает Тати.

— Что? — удивляется Сигруд.

— Когда ты только пришел и тетушка соорудила очаг на крыльце для тебя. Я вышла на тебя посмотреть, и ты плакал.

— Я… — Он опускает свою тарелку. — Я не был уверен, что это произошло на самом деле.

— Что произошло?

— Я… увидел сон. О моей дочери. Она… Она умерла некоторое время назад.