В серой зоне - Адриан Оуэн (2020)

С того дня, когда у Морин в мозгу лопнул сосуд, прошло восемь лет. А спустя год случилось несчастье с Кейт. Потом мы исследовали Дебби и Кевина. Дело Терри Шайво подходило к развязке – ей оставалось жить всего несколько месяцев. Мои научные интересы постепенно смещались от изучения функций лобных долей мозга и их связи с болезнью Паркинсона к новой области – исследованию сознания у пациентов, попавших в серую зону.

Игнорировать это новое направление я больше не мог. Складывалась захватывающая ситуация, даже некоторым странным образом соблазнительная – в научном плане, конечно. У визуализации мозга появилась конкретная цель. Теперь это была не наука ради науки. Вырисовывалась перспектива получить четкий результат, который принесет пользу людям. В частности, таким пациентам, как Морин. Как достичь этой цели, я пока не знал. Раньше после каждого эксперимента вместе с ответами мы получали и новые вопросы, не уступавшие в сложности заданным ранее.

Теперь же я не знал, какой вопрос пришло время задать и кому. Что дальше? Какие вопросы нам следовало ставить, чтобы продвинуться в нашем понимании серой зоны? Я пребывал в полной растерянности. И вдруг меня осенило – ответ лежал буквально под рукой. В двух, казалось бы, разных нитях моего исследования имелось много общего. Можно даже сказать, они были очень тесно связаны. Следующее направление поисков напрашивалось само собой. Просто я его пока не замечал.

7. Мир в твоей воле

Какой бы факел мы ни зажигали и какое бы пространство он ни освещал, всегда наш горизонт остается окутанным глубокой тьмой.

Артур ШопенгауэрВ последний раз я слышал о Кевине в 2005 году, спустя два года после того, как с ним случился инсульт. К тому времени его состояние стабилизировалось, из больницы Кевина перевели в специальный интернат, где о нем заботились, поскольку его диагноз – вегетативное состояние – остался неизменным. Интересно, знал ли Кевин, что мы пытались с ним связаться? Сотрудники интерната были в курсе наших выводов, но могли ли они изменить жизнь Кевина? Будут ли с ним обращаться иначе? Станут ли разговаривать с ним, думая, что он может их понять? Будут ли ему читать? Наверное, я никогда об этом не узнаю.

Примерно в то же время, когда мы сканировали Кевина, я работал с Аней Дав, одной из моих аспиранток, над другим проектом. Мы исследовали связь лобных долей мозга и памяти. Интуиция подсказывала, что лобные доли особенно важны в тех случаях, когда мы специально решаем что-то зафиксировать в памяти, говорим себе, что необходимо запомнить нечто жизненно важное. Лобные доли не участвуют в так называемых «автоматических» воспоминаниях, тех деталях и фактах, которые вы легко обретаете, с чем сталкиваетесь каждый день: какого цвета ваша машина или как пройти в ванную комнату в вашей квартире. Лобные доли вступают в игру в тех случаях, когда вы стремитесь запомнить номер телефона, адрес или список покупок – слишком короткий, чтобы записывать его на бумаге. Мне это различие представлялось очень важным для данной области исследования: нужно было показать, что по крайней мере у некоторых пациентов в вегетативном состоянии имелись признаки сознания, и эти пациенты демонстрировали не автоматические, бессознательные реакции на предложенные способы стимуляции, как утверждали наши оппоненты.

Пока я наблюдал за серферами на пляже Куджи, у меня в голове складывалась определенная картинка. Затем, в одно из тех мгновений вдохновения, которые возникают только тогда, когда их меньше всего ожидаешь, я понял: намерение и сознание неразрывно связаны; и если бы нам удалось продемонстрировать одно, то мы могли бы предположить наличие другого. К тому же намерение как форму познания мы уже изучали, исследуя связи между работой лобных долей головного мозга и памяти. Здесь требуется привести некоторые дополнительные пояснения.