– Вы пошутили, что возьмёте его сыну. У вас есть сын?

– Есть. Сейчас ему пять.

– Пять, – повторила она задумчиво. – Получается, ещё во время войны…

– Да.

Я встал и отошёл к окну. Из-за темени стекло превратилось в зеркало, и я видел лицо Афрани – белое пятно на размытом блике.

– Вы женаты?

– Нет. Все получилось из-за войны. Не здесь. Случайно.

– Оккупация?

Теперь её голос звучал осторожно. Не как у медицинской сестры, а как ребёнок, который подкрадывается на цыпочках.

– Значит, он живёт не с вами?

– Вы всерьёз думаете, что кто-то бы доверил мне воспитание? Нет. Он воспитывается в Брославе, у родных. Родных его матери. Они хорошие люди. Я не проводил экспертизу, но они позволяют мне видеться с ним.

– Экспертизу?

– Генетическую.

– Но зачем?

– Видите ли… В тот момент… я был не один. На войне такое случается.

Секунду-другую она неподвижно смотрела мне в затылок, не понимая, осмысливая. Потом глаза расширились, потемнели:

– Да вы же… Вы – негодяй!

– Знаю, – сказал я. – Теперь знаю.

Развернулся, бережно поднял клетку, сунул её под мышку и ушёл к себе, благо идти было недалеко. Комната выглядела, как раньше – чистая и абсолютно безликая. В ней даже не было зеркала. Видимо, тому, кто жил в ней раньше, оно было не нужно.

* * *

– Ла-ла! – пропел Фриш. – Вы любите музыку?

В буфетной было тесно и душно от скопившихся тел. Пансионеры сидели рядком вдоль стены, огороженные столом и стульями, а санитары толпились поодаль. Польмахер возился с транзисторной радиолой, то приглушая, то прибавляя звук. Гуго держал пластинки в картонных цветных коробочках, разрисованных радугой и чёрно-белыми портретными фотографиями. Я взял одну из них, и он улыбнулся.

– Что вы выбрали? «Незабудку»?

– Марлен Хольц.

– Сочное «фа», – Фриш отобрал у Гуго пластинки и сам стал перебирать, вороша конверты толстыми, мягкими пальцами. – А вот Илона! Илона Цолльнер. Как хотите, но такие игривые нотки бывают только у метисок, у полукровок. Этакая, знаете ли, чертовщинка! Алеку нравится чертовщинка. А, Алек?

Долговязый хихикнул.

– А вам что нравится, Коллер? Погорячее? Возьмите вон ту, с золотым обрезом. Потрясающее контральто. Мои парни обожают контральто.

– Я за Хольц, – сказал Полли.

– Ну и дурень. «Эрику»?

– Даёшь «Эрику».

– Илону!

– «Рыбачку с Бодензи».

– Какую ещё?…

– Ну эту. «Приди в полночь, приди в час…»

– Цыц! – гаркнул Фриш, прервав начинающий разгораться спор. – Инспектору выбирать. Коллер, ваш голос. Вы гость, вам и карты в руки. Кстати, как насчёт карт?

– Я пас. Устал.

– Серьёзно? Детское время. Возьмите бисквит.

– С собой, – возразил я. – Сейчас не могу, наелся. У вас кормят как на убой.

Польмахер засмеялся.

Его рукава были закатаны, и на запястье блестел браслет. Обычный железный браслет наподобие фронтового, только без группы крови. А может, надпись была нанесена изнутри.

– Цыц! Чего это тебя разбирает? Коллер, не рушьте компанию.

– Ладно, – сдался я.

Гуго налил мне вина из плетёной фляги – терпкое и приятное. Пансионеры пили свой чай, а мы потягивали вино, пока низкий женский голос пел о ночи и о разлуке. Всё вокруг плывёт в сумрачном свете, пока женский голос поёт «будем», выговаривая «в» как «ф», всё вокруг зыбкое, нестойкое, преходящее; ломая ветки, я продираюсь через сугроб, туда, где на макушках елей сверкает и зыбится кровавое солнце; окружённый облаком пара, я напрягаю локти и наконец пробиваюсь наружу и ощущаю свободу…