Милое дитя - Роми Хаусманн (2021)

Газета с шелестом летит в угол, я массирую виски. Чтобы как-то отвлечься, беру письма с комода и иду на кухню. Сажусь за стол и перебираю конверты. Уведомление из больницы, должно быть, о покрытии расходов на сеансы терапии, которые я все равно пропускаю. Письмо от моего оператора мобильной связи и от водоснабжающей компании. Я их даже не вскрываю, кроме одного, от неизвестного отправителя. Это простой белый конверт, на котором написано лишь мое имя, большими буквами от руки, без адреса. Я разрываю конверт по краю и вынимаю сложенный лист бумаги. На нем лишь два слова: ДЛЯ ЛЕНЫ.

Маттиас

– Маттиас, нет!

Проклятье, так и знал.

– Нет, и всё.

– Дорогая…

Карин роняет вилку на край тарелки. У меня тоже пропадает аппетит, но я стараюсь не подавать вида и отрезаю особенно большой кусок от стейка. Это вполне нормально, убеждаю я себя, более чем нормально, и абсолютно нет причин прерывать ужин.

– Карин, прошу тебя…

– Я сказала, нет.

Она демонстративно берет салфетку и вытирает рот, после чего поднимается, забирает тарелку с почти не тронутым стейком, картофелем и фасолью, и уходит на кухню. Мне слышно, как поднимается крышка мусорного ведра и Карин сваливает туда еду.

– Карин! – перекрикиваю я шум. – Давай хотя бы обсудим это!

В ответ доносится лишь громыхание крышки ведра, затем хлопает дверца посудомоечной машины. Я пытаюсь есть дальше. Мясо кажется мне жестким.

Через мгновение Карин возвращается, встает в проеме между кухней и обеденной зоной.

– Значит, ты это всерьез, – заключает она.

Я прожевываю порцию фасоли.

– Само собой, всерьез. Совершенно нормально забрать ее домой, к семье. И я говорил с фрау Хамштедт. Она не видит препятствий; даже, наоборот, считает, что это окажет хороший эффект в рамках терапии.

– Когда?

– Ну в идеале завтра же.

– Я не об этом. Когда ты договорился с фрау Хамштедт?

Наступает мой черед брать салфетку и вытирать рот.

– Уже пару дней как, – отвечаю я тихо. – И ты была бы в курсе, если бы хоть раз удосужилась поехать со мной.

– Маттиас, не начинай.

– Но это так. Как-никак ты ее бабушка.

Карин снова скрывается на кухне. На этот раз слышно, как открывается холодильник, затем выдвижной ящик, и наконец – хлопок откупоренной бутылки.

Я прошу Карин:

– Налей и мне бокал.

Я заберу Ханну домой, нравится это Карин или нет. Ведь я пообещал ей. «Дедушка, – сказала Ханна, – мне здесь не нравится. Это плохое место. Я не могу спать по ночам, потому что мне грустно. Мне хочется домой».

Дедушка. Это самое прекрасное, что я слышал за последнее время.

Карин возвращается с двумя бокалами, один из которых вручает мне.

– За тебя и твои инициативы.

– Карин, ну перестань, я тебя прошу.

Я наблюдаю, как она с бокалом в руке и на негнущихся ногах подходит к своему стулу.

– Нет, я не перестану, Маттиас. Ты за моей спиной договариваешься с фрау Хамштедт и практически ставишь меня перед свершившимся фактом. Это нечестно, скажу я тебе.

– Я только хотел выяснить, возможно ли – чисто теоретически – забрать Ханну домой, хотя бы на пару дней. И фрау Хамштедт сказала, что ей нужно подумать над этим. Но и от нее не укрылось, что Ханна совершенно замкнулась с тех пор, как оказалась в их центре. В терапевтическом смысле не наблюдается ни продвижения, ни регресса. Ты понимаешь, Карин? Они понятия не имеют, с какой стороны к ней подступиться! Не могут даже поставить диагноз! Как лечить мальчика, они знают, но Ханна, Карин, Ханна… – Я ставлю бокал и всплескиваю руками. – Господи боже, это же наша внучка! Мы должны помочь ей!

– И как ты себе это представляешь? Мы же не психологи! Если уж они не знают, как с ней справиться, что можем сделать мы?

– Ханна тоскует по семье и по привычной обстановке, по нормальной жизни…