Милое дитя - Роми Хаусманн (2021)

У меня была продолжительная задержка, но я, кажется, просто выкинула это из головы. Не исключено, что стресс нарушил мои физиологические ритмы. Это могло быть связано и с потерей веса, что проявлялось в резко очерченных плечах и выпирающих бедрах. Так или иначе, я даже не допускала мысли о беременности, пока он не произнес эти слова. Вечером я принесу тест. После этого все пошло кувырком, и подо мной словно разверзлась темная бездонная пропасть. Когда он ушел, я кое-как доползла до дивана и рухнула без сил.

Из прошлых разговоров я знала, что он всегда хотел троих детей. Братика или сестренку для Ханны и Йонатана. Я даже выпила с ним за то, чтобы поскорее забеременеть. Каждый день прилежно глотала витамины, которые должны были повысить фертильность, и кивала, когда он выбирал имена. Маттиас, если родится мальчик, и Сара, если будет девочка. Маттиас, объяснял он, означает «божий дар» [16], а Сара – «принцесса».

Не было никаких оснований сомневаться в серьезности его намерений. Нет, он не шутил. Внезапно все пошло прахом, кануло во тьму, и что-то внутри меня умерло при осознании, что мне придется вынашивать его третьего ребенка. И даже если сегодня тест не покажет положительного результата, то завтра, через неделю или через месяц это все равно произойдет. Я буду виновна в том, что еще одному ребенку придется жить в этом аду. Произведу на свет пленника, человека, который будет мертв, едва родившись. Я рыдала с таким надрывом, что казалось, лицо вот-вот разорвется.

Дети привыкли, что в иные дни или даже часы у меня случались перепады настроения и я кричала на них или от злости вытаптывала какие-то их иллюзии. Я обругала Ханну, когда та уговаривала меня выбраться в поездку, которая все равно не состоялась бы. Я пнула Фройляйн Тинки, а Йонатану, когда он воображал, будто умеет летать, сказала в лицо, что ему никогда в жизни не доведется побывать в настоящем самолете. «Я не ваша мама!» – кричала я и ревела еще громче, когда они, казалось бы, просто игнорировали это. Однако приступы продолжались недолго. Но почти сразу мне становилось стыдно, или появлялся страх, что дети расскажут обо всем отцу, и я просила прощения.

В тот день я не злилась – была просто раздавлена. Сидела на диване, обхватив себя руками, и апатично раскачивалась из стороны в сторону, вот уже несколько часов. Ханна и Йонатан предприняли не одну попытку достучаться до меня. Спрашивали, когда мы приступим к занятиям. Просили хотя бы проделать с ними физические упражнения и напоминали о том, к чему может привести пренебрежение регулярными тренировками. Предлагали попить и съесть энергетический батончик. Приносили свои рисунки, чтобы приободрить, – сплошь дурацкую, бессмысленную мазню. В какой-то момент я услышала сквозь пелену, как Ханна зачитала Йонатану из толстой книги привычно монотонным голосом:

– «Депрессия – психическое нарушение. Проявляется подавленностью, негативными мыслями и апатией. Зачастую сопровождается отсутствием радости, работоспособности, чуткости, а также интереса к жизни, точка».

– Это значит, теперь мы ей не интересны? – спросил Йонатан.

На что Ханна ответила:

– Болван. Это значит, что ей ничего не интересно.

– Значит, и мы, – заключил Йонатан и принялся издавать странные звуки.

Должно быть, только поэтому я обратила на него внимание. Мне еще не приходилось слышать подобного, ни от него, ни от Ханны. И тем не менее, несмотря на их чужеродность, было в этих звуках и нечто знакомое. Они напомнили мне о боли после смерти отца, когда я целыми днями просиживала в комнате и плакала. Напомнили о тех ранах, кровоточащих всякий раз, когда Кирстен говорила, что между нами все кончено, и заново начать не выйдет.

Йонатан всхлипывал.