Во тьме - Максим Шаттам (2015)

Она не хотела дружить по переписке и общаться на расстоянии, по телефону. Она знала, что им обоим одинаково нравится видеть близкого человека, чувствовать его тепло. Самым сильным и самым понятным для них было обоюдное молчание. Молчание, при котором обо всем говорят взгляды, улыбки подбадривают, а склоненная на плечо голова способна поведать больше, чем длинный монолог. Их одиночества неловко соприкоснулись, и тени за их спинами, тоже взявшись за руки, затанцевали на полу.

Бролен сунул пальцы в карман и вытащил оттуда пвен, подаренный ему Мае Заппе.

— Возьми — вернешь ожерелье бабушке и поблагодаришь ее от моего имени.

— Думаю, она хотела бы, чтобы оно осталось у тебя.

Но даже в улыбке Бролена Аннабель не заметила настоящей радости.

— Я возвращаюсь домой, там мне не придется опасаться умных людей, — произнес он тихо.

Деревянные бусины постукивали в ладони Аннабель.

— Я счастлив, что встретил тебя, — сказал он. — Может быть, когда-нибудь, но уже при других обстоятельствах, мы вновь пойдем пить пиво под луной на пляже…

— Я бы этого очень хотела.

Он нежно, по-дружески, коснулся ее плеча. Аннабель опустила глаза.

Когда она вновь подняла голову, Бролена рядом не было.

Она спросила себя, не об этом ли мечтала — о столь необычном общении, столь пьянящей атмосфере? В конце концов, он прав — там, у себя, ему не придется бояться умных людей. Страх присущ живым. А призраки лишь смеются друг над другом.

Джошуа Бролен облокотился на пластиковый поручень; он стоял над огромным пространством зала, где, неотрывно глядя на табло, сотни пассажиров ожидали вылета.

Никогда он не чувствовал себя более одиноким, чем среди всех этих людей. Он одновременно думал о множестве вещей. Он знал, что в этой толпе, возможно, находится жертва очередного монстра. Что, быть может, сам монстр прячется здесь за своей газетой. Сколько еще тут калибанов? А Аннабель? Мысль, что он больше никогда ее не увидит, кольнула Бролена прямо в сердце. Надо с этим смириться. Вряд ли их пути вновь пересекутся, скорее оба они ясно понимали обратное.

Сидевшая одновременно на двух сиденьях маленькая девочка смотрела в небо, темневшее с приближением сумерек. Бролену стало печально от того, что ее жизнь так хрупка, что в складках ее эротичной юбки à lа Бритни Спирс уже скрывается старость. Просто потому, что она, как и все, движется от рождения к смерти.

Сквозь стеклянные панели, поверх взлетных полос он мог видеть огни города, блестящие чешуйки цивилизации. Их лихорадочную усталость, сквозь которую проступают безвестные истории жизни. Люди, их радости и горести, их гибель. Его желудок сжался, навязчивая гамлетовская тоска дурманила голову, он чувствовал боль от того, каким воспринимал мир вокруг. С грустью в сердце в одиночестве вечернего аэропорта Бролен сказал себе, что подлинная суть человеческих озарений — печаль.

Поднимаясь на борт самолета, собиравшегося вернуть его в родные края, он позволил меланхолии до конца овладеть собой и не стал предпринимать ничего, чтобы прогнать ее.

Глядя в иллюминатор, он медленно вздохнул. Заметил техника на бетонированной площадке возле ангара, уходившего прочь от самолета, и спросил себя: чем была жизнь этого человека? Потом повернул голову и посмотрел на сидевшего в соседнем ряду старика. А на что похожа его жизнь? Его и той женщины, дальше, и вон той?

Когда самолет рванулся вверх, Бролен взглянул на землю, которую начал обнимать сумрак рождающегося вечера, и на идеальный горизонт, охваченный красным светом заходящего солнца.

Чувство опустошенности немного ослабло.

Казалось, планета на мгновение вздрогнула, последний пурпурный луч погас.

Ночь полностью овладела пейзажем.

БЛАГОДАРНОСТИ