Личная жизнь адвоката - Наталья Борохова (2012)

Дубровская вернулась домой уже после шестичасового кормления. Теперь, когда ее тайну раскрыли, ей уже не нужно было прятать свои деловые бумаги среди пеленок и распашонок. Она могла надевать деловой костюм, брать с собой портфель, так как она это делала раньше. Но внезапно обретенная свобода счастья ей не принесла. Мерцалов изображал полное безразличие к ней самой и ее делам. Он мог сказать ей в течение дня не более десятка слов и делал это в случае крайней необходимости. О самочувствии детей он мог справиться у Лиды, о готовности обеда у матери. Жена в этой семейной цепочке стала лишним звеном. Она не сидела с близнецами и не занималась хозяйством. О чем с ней было говорить? О ее успехах в деле защиты Вострецовой? Андрею Сергеевичу это было неинтересно. «Передай перечницу… Ты не знаешь, куда делась свежая газета? Ты опять оставила свет в ванной», – вот и все общение. Дубровская в своей семье почувствовала себя чужой. Свекровь выражала ей свое порицание всем, чем могла. Она сухо кивала головой в ответ на ее приветствие, не заговаривала с ней о погоде и последних городских сплетнях. Саша и Маша маме, конечно, были рады, но они радовались также и появлению няни, и отца. Последнее обстоятельство было самым обидным. Лиза могла снести упреки мужа и свекрови, но видеть, что родные дети не выделяют ее из круга близких родственников, оказалось невыносимым. Конечно, возвращаясь домой, Елизавета, как могла, старалась восполнить свое отсутствие. Она наспех мыла руки, брала из кухни кефир, бутылочку и бежала к детям. В погожие дни она гуляла с ними во дворе около часа, в ненастье возилась с ними на ковре в детской. Близнецы подросли и успешно исследовали все уголки комнаты. За ними был нужен глаз да глаз. Они ловко ползали, вставали, держась за прутья кроватки и ручки шкафов. Из комнат убрали все опасные предметы, прикрыли острые углы, убрали с видных мест все хрупкое, тяжелое, электрическое. Но мелкие неприятности периодически возникали. Близнецы просто искрились неуемной детской энергией, а их мать, устав после долгого судебного дня, клевала носом. Однажды, притулившись спиной к детской кроватке, она задремала, казалось, на минутку. Но этого времени хватило для того, чтобы малыши разворошили семейный альбом, который неосторожная Елизавета держала в нижнем ящике комода. Когда она открыла глаза, фотографии веером усыпали ковер. Часть снимков мокли в лужице. Саша и Маша были без памперсов. Схватив испорченные свадебные снимки в руки, Дубровская залилась горючими слезами. Она плакала, а близнецы, почувствовав что-то неладное, не сводили с матери блестящих пуговиц глаз. «Нет, я переоценила себя, – вытирая слезы, которые продолжали литься и литься, рассуждала она. – Мне далеко до жены британского премьер-министра. Я не могу одновременно воспитывать детей и биться в залах заседаний. Нужно выбирать что-то одно». Ей до смерти хотелось, чтобы хоть кто-нибудь утешил ее, протянул руку помощи, заверил, что она поступает правильно. Но от свекрови ждать подобного всепрощения было глупо. Она кормила ужином сына в столовой и меньше всего на свете сейчас думала о проблемах Лизы. Андрей, усталый и мрачный, сидел, уставившись в телевизор, и механически поглощал жаркое, приготовленное заботливыми руками матери. Он чувствовал себя обманутым и брошенным, словно любимая жена предпочла ему кого-то другого. Не важно, что под этим «другим» скрывалась работа. На взгляд Мерцалова, вероломство Лизы, бросившей его и детей ради профессии, было равно грехопадению блудницы.