Красные камни - Владислав Савин (2019)

И что дальше, святой отец? В ад попаду, если он есть, – так хуже от того будет прежде всего чертям. Хотя вот будет смех, если я там увижу всех, кого сам туда отправил – фрицев, американцев, китайцев. Уж точно скажу, что среди убиенных мной никто не был рая достоин. Так что не нужно мне сейчас ваше милосердие и прощение грехов. Хотя черт с вами, готов всех врагов посмертно простить – тех, с кем сейчас бог разбирается, куда их дальше, в райские сады или на сковородку. Когда всех плохих людей изведем под корень – тогда и настанет эра милосердия. А пока – верили мы, что война кончится и будет всеобщее счастье. И где это – в Европе, сербы и хорваты девять лет друга режут, и не устали. В Греции «наши» все еще ловят «не наших». Поляки, обиженные, что по итогам войны им ничего не обломилось, терроризируют укробандеровское меньшинство (отвечающее им полной взаимностью). В святой Палестине у евреев с арабами черт-те что творится. В Китае до последнего китайца готовы воевать, пока что все стабилизировалось по бассейну реки Янцзы, так что воюет в основном авиация (наше с америкосами взаимное испытание ВВС и ПВО), а также спецура (своих сбитых вытаскивать, чужих хватать), – знаю, что Шварц с Рябым из наших «воронежцев» там, ну а мне туда нельзя, после того, что три года назад было, «полковник Куницын» в охотничьих списках американцев как красная дичь. В Индокитае такое, что как бы Вьетнамская война в этой версии истории не началась раньше на одиннадцать лет и с немного другим раскладом – вот мне бы туда, инструктором с правами играющего тренера – американцев убивать. Хотя и французы тоже сойдут. А убьют меня или покалечат – никто жалеть не станет. В шкафах еще вещи Марии висят, некоторые она даже надеть не успела ни разу. Что с ними теперь делать, не знаю – выбрасывать рука не поднимется. И плевать уже мне на все – даже интересно, есть ли что-то там, после всего, когда убьют?

Рота уходит на небо,

Строем, один за другим.

Бог здесь давно уже не был —

Он ведь на всех нас один[46].

– Вы просто устали, сын мой, – говорит святой отец, – но пройдет время, и ваши душевные раны заживут. А до того – будьте все же осторожны. Чтобы необратимо не согрешить.

Сказал и отошел, махнул на грешника рукой. Ребята слушают, выпивают понемногу, закусывают. А наши дамы на тот край стола сместились, с жаром обсуждают – нет, не модные тряпки, в коих я полный профан, а недавно просмотренный коллективно фильм «В шесть часов вечера после войны». Тамарочка Корнеева что-то с жаром доказывает. И на меня поглядывает, будто важно ей, как я оценю.

– …а как же иначе, девочки? Как же можно любимого человека предать, бросить? Даже если он без ноги или без руки с войны вернулся, Родину защищая! Иначе же – саму себя нельзя уважать!

– Стоп, Тамара, раз уж так, то позвольте и мне слово вставить. Тут важно, как вы сказали, любимого человека. А если нет такого? Что наша советская мораль говорит: любовь – это высшее развитие дружбы, общих интересов, духовной близости, что там еще перечисляется, не помню уже. А если как Скарлет (вы ведь все «Унесенные ветром» смотрели), в первый раз замуж за какого-то офицерика – ах, душка, молодой, красивый, мундир, усы, сабля, медали, отчего не? Вот только, как оказалось, кроме мундира с медалями она ничего в нем и не видела, и когда он погиб, а ей траур год носить, ну вы помните, как там было на балу? А вот представьте, Тамара, вот вышли бы вы за меня замуж – при том что меня, как человека, вы совсем не знаете, ну вот он я по анкете, Кунцевич В. Г., со всем иконостасом на груди, а что у меня за душой? И убили бы меня завтра при исполнении интернационального долга – и вы бы обо мне так же горевали, как, к примеру, по своему отцу или матери? Или бы поплакали, да вышли за другого – жизнь-то продолжается!