Обещания богов - Обещания богов (2022)

Но самыми жестокими вспышками он был обязан Тиргартену. Та ночь с ее языческой оргией, тела, судорожно извивающиеся в темноте, как рептилии с блестящей чешуей, содрогающиеся от мощи желания… И этот актер, одержимый волк-оборотень, которого застали за охотой… И наконец, его собственный порыв, желание схватить убийцу самому, без чьей-либо помощи. Черт знает что.

Симон отогнал не дающие покоя картины и сосредоточился на солнце, пятнавшем окна гостиной. Сентябрь в этом году выдался душным, и город превратился в гигантскую теплицу. В нем уже не дышали, а дозревали или загнивали под музыку ежедневно поступающих дурных новостей.

Польшу окончательно раздавили. Польские кони недолго сопротивлялись немецким танкам, и захват Варшавы был вопросом ближайших дней. Россия не замедлит вступить в игру и отхватит себе изрядный кусок страны. Зато на западе все спокойно. Франция и Англия объявили войну, а потом… nichts. В Берлине начали поговаривать о Sitzkrieg (сидячей войне) в отличие от Blitzkrieg, пресловутой войне молниеносной…

Симон отложил газету и предпочел, попыхивая сигарой, обдумать последнюю теорию Бивена. Убийца-цыган. Этническая месть… На самом деле собственного мнения у него так и не сложилось. Это расследование разнесло его жизнь в клочья. Он так до сих пор и не переварил до конца ни все события, ни последние недели хаоса… И не знал, сколько времени займет психическое восстановление. Сколько месяцев, а точнее, конечно же, лет уйдет на то, чтобы внутренне принять подобные факты… Но в глубине души ему было плевать и на это.

Что было важно, так это его сны. И тут оказалось, что старая любовь не ржавеет. Он отлично спал, в том смысле, что ему снились сны, много снов, но не о Йозефе Краппе и его черной тюлевой вуали, и не о Курте Штайнхоффе и его убийственной треноге. Вот что было восхитительно. Эти невероятно жестокие события, преследовавшие его в течение дня, не проникали на ночную сторону его жизни. Подсознание при всей своей сложности не использовало этот материал для самовыражения. У него было кое-что получше. Оно имело собственный язык, и этот язык сам выбирал себе словник: фрагменты жизни, незначительные детали, символические сайнеты…[168]

— Симон.

Психоаналитик подскочил, пепел с сигары упал на тенниску.

— Scheiße!

Он развернулся в кресле и обнаружил Минну в халатике.

— К тебе пришли.

— Ко мне?

Симон уже стоял на ногах, мысленно поздравляя себя с тем, что так тщательно оделся. В голове тайком мелькнула цитата из Бодлера: «Денди должен жить и спать перед зеркалом»[169].

— Женщина, — добавила Минна, направляясь к лестнице. — Она тебе понравится.

Минуту спустя он уже возник на пороге, причесанный, блестящий, безукоризненный — готовый к запуску.

Та, что стояла напротив него, была, без сомнения, последним человеком, на которого он бы поставил в споре. Магда Заморски, черные очки, белые волосы. Ирреальная в своей красоте.

132

Они прогуливались по парку виллы. Первая вылазка Симона: он терпеть не мог все природное. Так, он никогда не замечал оранжереи в глубине сада, как не обращал внимания на аллеи из лилий и гортензий, ведущие к маленькому озеру. Кружились насекомые, пели птицы, все дышало равнодушной радостью, от которой у него леденели кости.

— Как ты меня нашла?

— Это было просто: я пошла в твой кабинет. Спросила консьержа, который, как все Blockleiter в Берлине, всегда не прочь поделиться сведениями за малую мзду. Так я смогла получить номер машины, в которую ты загрузил свои костюмы.

— И не имея ничего, кроме номера, ты сумела отыскать адрес?

Магда засмеялась:

— Один телефонный звонок, всего-то!

Симон иногда забывал, кто есть кто. Для Магды Заморски не представляло никакого труда раздобыть эту информацию.