Госпожа - Лиза Хилтон (2017)

И тут в самый интересный момент Тимоти решил проснуться. Несколько секунд он удивленно хлопал ресницами, потом понял, что произошедшее не приснилось ему в страшном сне, и снова заплакал. Я его понимаю, проснуться в «Ибис» — то еще удовольствие. Я налила ему стакан воды, промямлила что-то утешительное и подобающее ситуации, а потом вспомнила о записке, которую забрала со стола Гиша и сунула в карман. Подняв с пола куртку, я достала конверт, протянула Тимоти и стала наблюдать за выражением его лица. Из конверта на кровать вывалилась пачка купюр и высыпались монеты. Тимоти даже не посмотрел на деньги, молча прочитал записку и протянул мне.

Прости меня. Спасибо тебе за радость, которую ты подарил мне. Пожалуйста, возьми эти деньги, попытайся быть счастливым. Ты должен учиться. Знай, что я в тебя верю! Но прошу тебя, уезжай из Парижа, пожалуйста! Э.

Значит, Тимоти и правда был ему небезразличен, хотя текст был тошнотворно сентиментальным. Я собрала деньги и пересчитала: почти три тысячи евро, две тысячи сотнями, а остальное — разными купюрами, как будто он планировал так поступить, но деньги пришлось собирать в спешке. Тимоти молчал. Некоторое время я смотрела на него, потом положила руку ему на плечо, но он стряхнул ее и скрестил руки на груди, засунув ладони под мышки и невозмутимо глядя в окно на опускающиеся сумерки.

Если бы я сразу вернула картину, еще как только добралась до нее в Англии, то ничего бы не случилось. Гиш сейчас был бы жив, а Тимоти могло ждать будущее с любимым человеком.

— Джудит? — внезапно повернулся ко мне он.

— Да?

— Помнишь, я тебе рассказывал о той вечеринке в Танжере?

— Помню.

— Там была одна пара, — серьезно произнес он, сверкая в темноте белками глаз, — натуралы, парень и девушка. Французы, туристы. Кто-то снял их в городе и прихватил с собой, чтобы они устроили перформанс.

— Перформанс?

— Они занялись сексом. У всех на глазах. Просто, без затей. Девушка, кажется, была не против, а вот парню было грустно, я видел это, хотя им хорошо заплатили. Мы все смотрели на них.

— И что?

— Они были вместе, ну пара, понимаешь, оба светловолосые… И тогда я подумал… — глухо произнес Тимоти и снова зарыдал.

— О чем подумал, Тимоти?

— Что это все неправильно, что так нельзя… То, что мы видели, нельзя назвать сексом. Это была любовь. Они любили друг друга! И тогда я подумал… — Он заговорил быстрее, стараясь не расплакаться: — Я подумал, что он просто хотел им все испортить. Заплатить им и все испортить. Ну, тот русский, Баленски. Потому что они любили друг друга, понимаешь? А он просто хотел им все испортить!

Я понимала, к чему он клонит. Правда понимала, но сейчас последнее, что я хотела слышать, — это слезливые сказочки об утраченной невинности.

— Послушай, — обняла его я, — то, что произошло, ужасно, кошмарно! Мне очень, очень жаль, что тебе пришлось все это пережить! Но Эдуард любил тебя по-настоящему! Он хотел, чтобы ты жил дальше, он же так и написал, правда? Потому что ты был ему небезразличен! Так что сейчас я расскажу тебе, как мы поступим. Я помогу тебе, обещаю!

Он разрыдался еще сильнее, и я стала успокаивающе укачивать его. Он оплакивал не Эдуарда, мы вообще редко плачем по другим людям, он оплакивал то, что мы оба поняли в первую же секунду знакомства: его самодовольный вид, когда он вышел из «темной комнаты» в том жутком заведении, его взгляд, когда я застукала его при попытке обокрасть меня. Я всегда знала, какой он на самом деле, и между нами с самого начала появилась какая-то странная связь, о которой мы, впрочем, никогда не говорили. Потому что он тоже знал, кто я такая на самом деле. Что остается делать, если ты заглядываешь в бездну чужой души и эта бездна вдруг приветственно машет тебе?

— Все будет хорошо, — наконец прошептала я. — Не волнуйся, все будет хорошо! — повторила я и крепко обняла, чувствуя как его дыхание постепенно успокаивается.