Снайперы - Владимир Никифоров (2016)

– У меня не было выхода. У нас у всех нет выхода. Все, что мы делаем, – бессмысленно. И даже преступно. Надо разрушать, а начинать с себя, разрушить себя, не дать себе привыкнуть, смириться, забыть, стать щепкой. А Диму мне жаль. Я любил его, а он… Лишь только пропоет петух, как ты предашь меня… Так и произошло.

Маруся смотрит на Андрея.

– Да, это он рассказал про все наши разговоры, он выложил им все. Сам. И если бы я не ушел…

– Поклянись, что это так!

– Клянусь!

– Или сюда! – зовет Маруся. – Иди ко мне!

Андрей приближается, не веря своим ушам.

– Я буду с тобой, – говорит Маруся, – что же делать? Ведь я ему так верила, а теперь буду верить только тебе!

Она плачет, обнимает Андрея, прячет лицо в его вымытой и подстриженной бороде.

– Маруся! – шепчет Андрей. – Я знал, что чудо произойдет! Я верил!

А в своей каюте бьется в запертую дверь Дворкин.

* * *

Ранним утром Маруся и Андрей лежат, обнявшись, в тесной кровати. Вдруг Маруся вскакивает, бежит к иллюминатору и, чтобы лучше видеть, поднимает тяжелое стекло.

К лихтеру приближается катер, тот самый, который увез Диму. Ошибиться нельзя.

Андрей тоже встает и смотрит в окно.

– Это конец, – говорит он.

– Андрей! Беги!

– Куда? Нет, Маруся, пришла моя пора, прощай. – Глядит Марусе в глаза. – Помолись за меня. Святая ты моя Мария!

– Нет! – кричит Маруся. – Не пущу! Не отдам! Мы вместе уйдем!

Катер совсем рядом. В рубке торчит голова рулевого, а перед рубкой маячит до боли, до ужаса знакомая фигура.

– Маруся! – кричит Дима. – Меня выпустили!

За спиной у Маруся с треском распахивается дверь.

– Не надо! – кричит Маруся. – Не надо!

Раздается выстрел, и Андрей валится на пол с карабином в руках.

– Дядя Петя! Что ты наделал?

– Это по-божески, – бормочет Дворкин, усаживая Андрея у стены и меняя положение короткоствольного карабина в его руках, – по-божески. Он же и Кузьму, и моих крестников, и тебя, мою девочку…

Маруся выхватывает из его рук карабин и стреляет не целясь. Дима изумленно отнимает руку от груди:

– Кровь… Как больно… Маруся!

* * *

Заполярное кладбище. Пять грубых гробов, одна неглубокая яма. Дворкин, Петрович и еще несколько рыбаков закапывают могилу, ставят дощечку с надписью. Дворкин стреляет вверх из карабина.

– Раньше-то самоубивцев отдельно ото всех хоронили, – говорит Петрович. – А ты еще салютуешь.

Дворкин открывает хозяйственную сумку, достает бутылку водки и стаканы.

Молча выпивают, крякают. Рыбаки, потоптавшись, направляются к выходу, осторожно ступая по доскам, проложенным по тундре.

Дворкин и Петрович, оба в дождевиках, надетых на ватники, в кирзовых сапогах и зимних шапках, стоят у земляного холмика. Петрович несколько раз взглядывает на Дворкина, но так и не решается что-то спросить. Дворкин начинает сам:

– Я Андрюху-то не со страху так посадил, чтоб про самоубивство подумали. Он бы и сам, я только помог ему… В своей жизни запутался, других загубил, Марусе жизнь сломал, дочке моей…

– Я ведь догадывался…

– Об чем?

– Считай, обо всем. И про Марусю тоже.

– Моя… Моя кровь! И ведь пошла поперек папки! Я старшине катера так сразу и говорю: «Пиши протокол, что в Димитрия Смирнова стрелял я!» А дочка: «Нет, я, я!» – Дворкин всхлипывает. – Эх, Маруся, Маруся! Как же ты поперек папки-то пошла, не позволила мне твой грех на себя взять?

Дворкин плачет – как-то не по-мужски, открыто, некрасиво, гримасничая толстым лицом.

– И Димитрия жалко. Хотя он и Андрюху под монастырь подвел, и капитана сдал…

– Ты, Николаич, говори да не заговаривайся! – строго говорит Петрович. – «Под монастырь», «сдал»… Что он, фашистам на допросе, что ли, военную тайну выдал? Он нашей, советской власти, рассказал то, что знал, что видел, а уж власть будет решать по справедливости.