Грозное дело - Сергей Булыга (2015)

– Иванушка, Иванушка! Христос с тобой! Господь милостив, Иванушка…

И царевич понемногу успокоился. Его перестало трясти. Лицо у него от пота было мокрое, все в красных пятнах, а у левого виска всё синее… Но он опять заулыбался, осмотрелся, увидел Трофима и моргнул. Феодосий с умилением сказал:

– Признал, слава Тебе, Господи!

Царевич закрыл глаза и опять улыбнулся. И почти сразу ровно задышал.

– Отходит, болезный, – чуть слышно сказал Феодосий.

Трофим спросил:

– Причащали?

– Как это?! – сказал Феодосий. – Живого хоронить? А если… Государь не простит!

– Ну а…

– Это как Бог решит, – строго сказал Феодосий. – Сам знаю. Не учи.

И широко перекрестился. Трофим, помолчав, спросил:

– Так что мне теперь делать?

– Как что? – удивился Феодосий. – Что раньше делал, то и делай.

– Так он вон же что сказал! Про посох.

– А кто это слышал? Ну, я слышал, ну и что? Я, знаешь что, бывает, слушаю? Иной как начнёт каяться, так хоть святых из дому выноси. А я сижу и слушаю. Нельзя перебивать. Человек же уходит, дай ему чистым уйти, вот в чём моя забота. И он ушёл, а я молчу, он в могилу, и я как могила. Так и тут: сказал про посох, так когда сказал? Когда в могилу уходил. А почему раньше молчал? Потому что раньше думал – будет ещё жить, вот и молчал про это, чтобы жизнь не портить. Да и сейчас он как? Вначале всех выгнал, только нас оставил, и только потом заговорил. Перед тобой был грешен – и перед тобой покаялся. А я этот грех отпустил. И ему стало легко. Вот почему он нас не прогонял – для своей лёгкости. Ты посмотри – легко ему?

Трофим обернулся. Лицо у царевича было всё синюшное, но улыбалось.

– Легко? – ещё раз спросил Феодосий.

– Легко, – кивнул Трофим.

– Вот то-то же! И тебе тоже должно стать легко. Ты же теперь знаешь, как оно там было, и уймись.

– Как это уймись? Он же сказал про посох!

– Про чей посох? Ты что, знаешь, про чей посох он сказал?

– Ну… – начал было Трофим, но не договорил – сам замолчал.

– Вот то-то же, – сказал с усмешкой Феодосий. – Бес тебя путает, сын мой. Гордыня гложет. А кто ты? Государь-царевич правильно сказал: червь ты. И все мы черви – из земли пришли и в землю же уйдём. И что нам Васька Зюзин скажет, то и повторим. И это и есть смирение. – И громко добавил: – И мудрость! Ибо что иначе будет? Иди и скажи ему про посох! Мало было крови пролито? Ещё желаешь? Мало было невинных замучено? Ты сидишь там у себя в Москве и ничего не видишь, он раз от разу к вам заедет, так у вас всех сразу мокрые порты, а здесь он каждый день, и в жар и в хлад. Подай ему! И подаём. И знаем, гореть нам в геенне огненной до Страшного суда, а что поделать? Пойти поперёк? Так только ещё больше крови будет. А ты: посох, посох! А что, если это не посох, а перст судьбы? Это сейчас он лежит, улыбается, а ты его раньше видел? Он к тебе на исповедь ходил? А ко мне ходил. И потому ещё раз говорю: может, это перст судьбы и всем нам облегчение.

Царевич застонал, губы его скривились.

– Иванушка, Иванушка, – запричитал Феодосий и подступил к нему, начал его оглаживать по лбу, что-то нашёптывать. Царевич понемногу успокоился. Феодосий, опять повернувшись к Трофиму, сказал: – Не кори себя, сын мой, этот грех я на себя возьму. Иди.

Трофим стоял, не шевелясь, и смотрел на царевича. Потом спросил:

– А из-за чего он его так?

– Кто его знает, – сказал Феодосий. – Может, и не из-за чего, а по горячности. Вот как в прошлом году шуту досталось. Осип Гвоздев был такой. Тоже начал задирать, дерзить. Ну и посохом его, посохом! А тот возьми да помри. И вот теперь за это кара. И государь презлющий был в тот день! Как порох!

– Из-за чего презлющий?

– Это у Машки спрашивай. У этой его жёнки криво венчанной. У б…и.

И перекрестился.

– Так это у неё он так разгневался?