Подкидыш - Филиппа Грегори (2013)

Лука позволил Пьетро осадить аббатису, втайне радуясь этому. Но, если честно, она была права: он и впрямь чрезвычайно обрадовался, когда его вызволили из монастыря и дали возможность чему-то учиться. Не мог же он сейчас признаться ей, какую радость ему доставляют эти поездки верхом, какое неутолимое любопытство сжигает его, гонит его вперед…

Аббатиса, тряхнув головой, презрительно бросила в ответ на суровое замечание брата Пьетро:

— Я, разумеется, не сомневалась, что ты бросишься его защищать, что вы будете вместе «держать оборону». Именно так всегда и поступают мужчины. Все мужчины.

Затем она повернулась к Луке:

— Я, конечно, давно поняла, что совершенно не подхожу на роль настоятельницы монастыря. Но что же мне делать? Мой отец ясно выразил свою волю, и теперь всем здесь распоряжается мой брат. Отец хотел, чтобы я стала аббатисой, и брат приказал мне стать ею во исполнение отцовского желания. И вот я здесь, хотя это, возможно, полностью противоречило и моим собственным желаниям, и желаниям всего здешнего сообщества. Но я подчинилась приказу отца и брата. И стараюсь делать все, что в моих силах. Я уже принесла святые обеты. Теперь я до самой смерти связана с этим местом.

— Ты успела принести все обеты?

— Да, все.

— И обрила голову? И отреклась от своего богатства?

Крошечное движение окутанной покрывалом головы аббатисы намекнуло Луке, что он случайно коснулся некой маленькой тайны, точнее, маленького обмана. Но какого?

— Да, я постриглась в монахини и убрала прочь украшения, принадлежавшие моей матери, — осторожно сказала она. — Я никогда больше не обнажу голову и никогда больше не надену ее чудесные сапфиры.

— Как ты думаешь, не могут ли столь многочисленные проявления разочарования и беспокойства среди монахинь быть вызваны твоим появлением здесь? — напрямик спросил Лука.

Она невольно затаила дыхание, и он понял, как больно ей слышать подобные обвинения. Она словно вся внутренне съежилась, услышав этот вопрос, но все же, собрав все свое мужество, наклонилась к нему совсем близко, так что он уловил лихорадочный блеск ее синих глаз, и тихо промолвила:

— Да, возможно. Возможно. Но ведь именно ты и должен во всем этом разобраться. Ты приехал, чтобы выяснить причину здешних беспорядков. И я, разумеется, тоже очень этого хотела бы. И не меньше хотела бы изменить подобное положение вещей. Я не понимаю, что творится с моими сестрами, но это причиняет мне боль. К тому же этот странный «недуг» коснулся и меня…

— Как? Неужели и тебя тоже?!

— Да, и меня, — подтвердила она.

От этого признания у Луки голова совсем пошла кругом; он вопросительно посмотрел на брата Пьетро, но и тот был потрясен до глубины души: его перо снова застыло в воздухе, а рот сам собой раскрылся от изумления.

— Значит, этот «недуг» и тебя коснулся? — медленно повторил Лука, в ужасе думая: уж не хочет ли она предупредить его, что теряет рассудок?

— Да, всего лишь коснулся, — подчеркнула она.

— И в чем это выразилось?

Она покачала головой, словно не желая полностью удовлетворить его любопытство.

— Меня словно ранили. Глубоко, — только и сказала она.

В залитой солнцем комнате надолго воцарилось молчание. Фрейзе, заслышав, что голоса собеседников смолкли, заглянул внутрь, но Лука так сердито на него зыркнул, что тот пробормотал: «Простите» — и убрался, закрыв за собой дверь.

— Так, может, стоило бы женский монастырь поместить под опеку ваших братьев-доминиканцев? — решился спросить Пьетро. — Тогда ты, госпожа моя, могла бы чувствовать себя почти свободной от принесенных клятв, а обоими монастырями успешно правил бы один человек, мужчина. Сестры-монахини стали бы подчиняться настоятелю всего аббатства, а деловые и хозяйственные вопросы, касающиеся женского монастыря, можно было бы поручить управляющему замком. Я полагаю, тогда ты была бы вольна даже покинуть эти стены.